В течение десятилетий после Второй мировой войны эти технические специалисты, казалось, находились на подъеме. В книге "Приход постиндустриального общества", опубликованной в 1973 г., социолог Дэниел Белл утверждал, что по мере того, как услуги, теоретические знания и информационные технологии будут становиться главными двигателями экономики в развитых странах, вытесняя тяжелую промышленность, этот "новый класс" достигнет беспрецедентного социального и политического влияния. Действуя на базе аналитических центров, университетов и крупных корпораций, эксперты будут руководить социальным и экономическим планированием, давая указания выборным должностным лицам. В Европе примером такого пути служили такие институты, как сверхмощная Национальная школа администрации (ÉNA) во Франции и Генеральный комиссариат плана. Коммунистический блок с его огромными бюрократическими структурами и якобы "научным" централизованным планированием представлял собой гипертрофированную версию управления, осуществляемого экспертами. Выражение "новый класс" стало популярным после того, как югославский политик, ставший диссидентом, Милован Джилас использовал его в качестве названия книги, посвященной анализу коммунистических систем в Восточной Европе.
Технократическая концепция, как и неолиберальная, - это концепция государства без политики. В крайнем случае, в коммунистических диктатурах , претендовавших на управление в соответствии с научными принципами, политическая жизнь насильственно подавлялась. Во Франции Шарль де Голль представлял себе Пятую республику как государство, в котором могущественный президент, консультируемый технократами из ÉNA, будет определять широкие линии социально-экономического развития, находясь далеко за пределами политической борьбы. Даже в США в период расцвета теоретизирования о "новом классе" такие мыслители, как Белл (который сам писал как аналитик, а не сторонник технократии), представляли себе ряды высококвалифицированных технических экспертов из таких институтов, как MIT, IBM и Brookings Institution, направляющих федеральное правительство к рационально выбранным целям.
Стивен Пинкер выступает за технократию не так явно, как за неолиберализм. На протяжении всей своей работы он превозносит науку как ключ к прогрессу человечества, но само по себе это вряд ли позволяет отнести его к технократам. Квалифицирует же его то, что он, в конечном счете, не признает принципиального различия между научно-техническими вопросами, с одной стороны, и политическими - с другой. Он последовательно утверждает, что серьезные политические споры ведутся не из-за различий в моральных ценностях, социальных приоритетах, исторической интерпретации, а из-за правильной и ошибочной оценки данных. В одной из заключительных глав, посвященной "разуму", он неоднократно ругает избирателей за их "иррациональность" и "невежество" в вопросах, стоящих перед ними. Никто не станет отрицать, что избиратели часто не могут должным образом проинструктировать себя или использовать свой разум, но Пинкер не признает, что большинство серьезных вопросов, стоящих перед современными демократиями, на самом деле не имеют "правильных", тем более количественных ответов, которые можно найти с помощью более информированного разума. Избиратели делают свой выбор, каким бы иррациональным и неосведомленным он ни казался, на основе большого количества факторов, включая, что очень важно, свои фундаментальные политические и моральные ценности, а также свое представление о том, какие кандидаты разделяют эти ценности и заслужили их доверие. Как американский избиратель, я горячо верю в распространение программы Medicare на все население США. Я буду отстаивать эту идею как моральную и практическую необходимость, но я признаю, что противники этой идеи не обязательно невежественны и неверны - они придерживаются отличных от меня принципов и по-разному интерпретируют одни и те же факты.
Готов ли Стивен Пинкер пойти на подобную уступку? В это трудно поверить, когда он пишет в книге "Просвещение сегодня": "Чтобы сделать общественный дискурс более рациональным, вопросы должны быть деполитизированы настолько, насколько это возможно". К сожалению, большинство "вопросов", стоящих перед обществом в демократических обществах, не могут и не должны быть "деполитизированы", поскольку их "решение" в корне зависит от того, какое видение у избирателей относительно того, как должно быть устроено общество, т.е. в корне зависит от политики. Будучи всегда психологом, озабоченным когнитивными нарушениями, Пинкер настаивает на необходимости "эффективного обучения критическому мышлению и когнитивной дебилизации" для облегчения желаемого процесса деполитизации. Освободите людей от их когнитивных "предубеждений", и они увидят правильное, рациональное, научное решение стоящих перед ними вопросов. Но даже если предположить, что такое "развенчание" возможно, мы не можем освободить людей от их моральных ценностей и представлений о том, как должно быть устроено общество. Мы не можем освободить их от политики.
Конечно, Пинкер и сам уделяет значительное место политическим вопросам в книге "Просвещение сегодня", но то, как он это делает, весьма показательно. В главе "Демократия" он представляет распространение демократических правительств по всему миру как дополнительный показатель общего прогресса человечества. Но прежде всего он хвалит демократию за то, что она находит путь между Сциллой и Харибдой анархии и тирании и дает гражданам "свободу жаловаться". Он кратко описывает "идеализацию демократии гражданским классом, в которой информированное население обсуждает общее благо и тщательно выбирает лидеров, которые выполняют их предпочтения". Но тут же комментирует: "По этому стандарту число демократий в мире равно нулю в прошлом, нулю в настоящем и почти наверняка нулю в будущем". В защиту этого удивительно циничного заявления он ссылается на "мелкость и непоследовательность политических убеждений большинства людей", на их невежество и нерациональность. Он предпочитает, как уже отмечалось, "минималистскую концепцию" демократии, которая не отождествляет ее с самоуправлением, с использованием гражданами политического процесса для достижения общего блага. Прогресс не может следовать из такого коллективного стремления к благу, настаивает он (как наивно!). Прогресс следует из того, что граждане не вмешиваются, а эксперты показывают, как решать вопросы, которые были успешно "деполитизированы".
Обсуждение Пинкером смертной казни в Европе и Америке в конце главы, посвященной демократии, прекрасно иллюстрирует эти положения. По его мнению, кампания за отмену смертной казни, которую он считает рациональной и желательной целью, от начала и до конца была элитарным, экспертным проектом: "Идеи просачивались из тонкой прослойки философов и интеллектуалов в образованные высшие классы". В Европе эти идеи получили одобрение вопреки, а не благодаря демократии, "потому что европейские демократии не превращали мнения простых людей в политику". Уголовные кодексы их стран разрабатывались комитетами, состоящими из известных ученых". Аналогичный процесс не произошел в США, поскольку "Соединенные Штаты, к лучшему или худшему, ближе к тому, чтобы иметь правительство, созданное народом для народа" (выделено автором). Однако даже в Америке, считает Пинкер, эксперты в конце концов добьются своего. В заключении дискуссии и в главе он перефразирует Мартина Лютера Кинга-младшего: «действительно существует таинственная дуга, изгибающаяся в сторону справедливости».
Остается только удивляться многочисленным общественным движениям, почти полностью отсутствующим на 576 страницах "Просвещения сегодня", которые боролись за равные права, прекращение рабства, улучшение условий труда, минимальную заработную плату, право на организацию, базовые социальные гарантии, чистоту окружающей среды и множество других прогрессивных идей, как правило, не дожидаясь, пока они "просочатся" от экспертов. Дуга, изгибающаяся в сторону справедливости, не является тайной. Она изгибается потому, что обычные люди заставляют ее изгибаться путем политических действий. Короче говоря, как в неолиберальном, так и в технократическом обличье Пинкер не уверен в том, что простые люди могут успешно выбрать такие формы социальной и экономической организации, которые будут способствовать их благополучию. Лучше предоставить "общее благо" безличному действию свободных рынков, генерирующих рост, или, в качестве альтернативы, квалифицированным экспертам.
