Священник тоже заинтересован в ребенке, и он тоже инвестирует. Священник становится более могущественным, когда количество его последователей возрастает. А если их не будет, какова тогда ценность священника? Кому он будет нужен? Каждый рождающийся ребенок имеет своего рода силу, которая нужна политикам и священникам.
Затем ребенок станет полноправным жителем мира – и им завладеют. Он должен будет стать католиком, если он родился в католической семье; а если он сирота, то мать Тереза будет присматривать за ним и сделает из него католика. И все они будут счастливы: чем больше в мире сирот, тем больше матерей терез получат Нобелевские премии – больше сирот – больше католиков. Тем больше бедных людей становится в мире… их легче обернуть в христиан.
Иисус говорит, что «не хлебом единым жив человек». Это верно для истинного человека, но неверно для толпы. Что касается толпы, я скажу так: человек живет хлебом и хлебом единым. И там только толпа – где же подлинный человек? Политики, священники, учителя не оставляют человека наедине с собой, чтобы он стал личностью, познал свое истинное лицо и обрел себя.
Повсюду есть люди, интересующиеся детьми в своих собственный целях. Ребенок – это чистый лист, без единого слова, и у каждого есть искушение написать на нем что-то свое. Родители, конечно, хотят написать на нем свои политические и религиозные взгляды, расу, философию – потому что ребенок должен быть их продолжением. Ребенок должен унаследовать это от них. Если они были индуистами веками, ребенок тоже должен быть индуистом и передать религию по наследству будущим поколениям. Их не интересует потенциал ребенка – никого это не волнует, – их интересуют только собственные вложения в ребенка, и, конечно, все это делают.
Родители так много вкладывают в ребенка, дав ему жизнь, воспитывая и обучая его; и все это условно – говорится об этом или нет, – и это не главное. Однажды они скажут: «Мы столько для тебя сделали, теперь пришло время осознать это и отплатить нам». И так детей воспитывают из поколения в поколение, всегда одинаково. Учителю нужно, чтобы ребенок представлял его интересы. Религиозный наставник заинтересован в том, чтобы ученик был воплощением его учений.
Я хочу, чтобы вы знали: все заинтересованы в ребенке в своих собственных целях, в которых сам ребенок не заинтересован. Но он беспомощен и не может бороться со всеми этими людьми. Он зависит от них. Если они хотят сделать из него кого-то, ему придется подчиниться. И он четко осознает, что если он будет сопротивляться и не слушаться, то предаст своих родителей. Родители, священники, учителя вдалбливают это ему в голову. Ребенок чувствует свою вину. Любая попытка самоутвердиться влечет за собой чувство вины, а любое притворство угодить родителям, священникам, воспитателям, политикам – и это только притворство – поощряется. Ребенок с самого начала учится ухищрениям: в первую очередь, быть лицемерным. Если ты настоящий – тебя накажут. Сейчас ребенок все просчитывает, и мы не можем осуждать его.
Когда я был маленьким – я не знаю, как было у вас, но сужу по своему детству, а о себе могу сказать с абсолютной уверенностью, – вопрос правды был всегда актуален. Меня всегда заставляли говорить правду. И я сказал своему отцу:
– Когда ты просишь меня быть честным, имей в виду, что честность нужно поощрять, – или мне придется лгать тебе. И я к этому готов.
Очень быстро я понял, что правду не ценят, за нее наказывают. А ложь приносит пользу – тебя хвалят. Сейчас это очень важный вопрос, критический. Я ясно дал понять своим родителям:
– Если вы хотите, чтобы я был честен, вы должны это ценить, и не когда-то в далеком будущем, а здесь и сейчас, так как я честен с вами именно здесь и сейчас. А если правда не ценится и меня за нее наказывают, я вынужден врать. Давайте учтем это; и тогда не будет никаких препятствий говорить правду.
Я не думаю, что каждый ребенок пытается разобраться в этом и объяснить своим родителям. Но эта договоренность была у меня с отцом. И не имело значения, вредила ли моя правда ему, его уважению, морали, семье, обществу – это было не важно; важно было, что я был честен с ним. И за это меня должны были хвалить. «В противном случае я буду говорить то, что вы хотите услышать – но помните, что это будет ложь».
В тот день, когда я сказал это отцу, он ответил:
– Я должен все обдумать, мне кажется, ты хитришь. Ты ставишь мне жесткие условия. Ты натворишь что-то плохое и честно сознаешься в этом, а я буду должен тебя похвалить.
Я произнес:
– Тебе решать, говорить мне правду или нет. В любом случае, я буду делать то, что хочу. Проступки все равно будут совершаться – они и раньше совершались, – но потом встанет вопрос, рассказать правду или нет. Теперь уже ничего не изменить и не вернуть обратно. Но ты можешь вынудить меня лгать, и я буду лгать. И я могу лгать с таким видом, что ты будешь думать, будто я говорю правду. Я научусь делать это. Если это выход – хорошо, пусть будет так, но ты несешь ответственность за то, что я лгу, так как ты поощряешь ложь и наказываешь правду. Подумай об этом. Я не тороплю. Это ты меня просишь.
Дальше случилось вот что.
Мы жили в двух или трех кварталах от семьи браминов, очень православных браминов. Брамины полностью бреют головы – кроме одного места, где находится седьмая чакра, в этой части головы волосы всегда растут. Они завязывают их и убирают под головной убор или тюрбан. И вот, что я сделал: я отрезал волосы главы семьи браминов. Летом в Индии люди спят не дома, а на улице. Они выносят кровати или раскладушки из домов. В домах так жарко, что они ночуют снаружи.
Так вот, этот брамин спал… И это не моя вина! У него был такой длинный чоти – он так называется, эта прядь волос. Я никогда ее не видел, потому что ее всегда убирают под тюрбан. Когда он спал, волосы свесились и упали на пол. Они были такие длинные, что доставали до пола. Я не мог устоять. Я побежал домой, взял ножницы, отрезал чоти и отнес его к себе в комнату.
Утром брамин увидел, что волос нет. Он был взбешен, потому что в чоти заключалась его святость, вся его религия – теперь его духовность была уничтожена. Все соседи знали, что если случалось что-то плохое… то в первую очередь нужно искать меня. И он тут же пришел к нам. Я сидел на крыльце и ждал, я отлично знал, что он придет утром. Он посмотрел на меня, а я на него. Он спросил:
– Почему это ты так смотришь?
Я ответил:
– А вы почему? По той же самой причине.
Он спросил:
– По какой причине?
Я ответил:
– По той же самой. Вы сами скажите.
– Где твой отец? Я не собираюсь с тобой разговаривать, – рявкнул брамин. Он зашел в дом. Вышли они вместе с отцом, и отец спросил меня:
– Что ты сделал этому человеку?
Я ответил:
– Я ничего ему не сделал, но я отрезал его чоти, который ему не принадлежит, потому что когда я отрезал его, что он сделал? Он мог остановить меня.
Он был возмущен:
– Я спал!
На что я сказал ему:
– Если бы я отрезал вам палец, когда вы спали, вы бы проснулись?
Он ответил:
– Как я могу спать, если кто-то отрезает мне палец?
Я сказал:
– Это значит, что волосы не живые. Можно отрезать их, а человеку не будет больно и не будет крови. Зачем тогда переживать? На улице висела неживая вещь. Я думал, вам наплевать на неживые волосы в вашем тюрбане – я решил освободить вас. Они у меня в комнате. А с отцом мы договорились говорить только правду.
Я вынес ему чоти и сказал:
– Если они вам так нужны, забирайте. Если это ваша духовность, брахманизм, вы можете завязать их и положить в тюрбан. Все равно они мертвые. Они были мертвыми даже когда были на вас, и остались такими, когда я их отрезал. Можете просто носить их в тюрбане.
И прямо при нем я спросил своего отца:
– Где моя награда?
И брамин спросил:
– Какую еще награду он просит?
Отец ответил:
– В этом вся проблема. Вчера мы договорились с сыном, он будет говорить честно… и откровенно. Но он не просто сказал правду, но и привел доказательства. Он рассказал всю историю и объяснил свою логику – волосы не живые, зачем тогда переживать? И он ничего не утаил.
Отец вручил мне пять рупий. В те времена для маленькой деревни пять рупий были хорошими деньгами. Брамин разозлился на отца. Он проворчал:
– Вы испортите этого ребенка. Вам следует наказать его, а не давать ему денег. Теперь он пойдет и отрежет у всех чоти. Если вы будете давать ему по пять рупий за один чоти, в городе не останется брахманов, все они спят на улице; а когда спишь, не можешь все время держать чоти в руке. Что вы делаете? Теперь это войдет в норму.
Отец сказал ему:
– Но у нас уговор. Если хотите наказать его – это ваше дело; я в этом участвовать не буду. Я поощряю не его поступок, а его честность – и я буду делать так всю жизнь. Если его проступок очень серьезный, вы можете наказать его.
