ребенок считает таковым то, что делает отец с матерью при половом сношении. Новое, сместившееся в область религии побуждение всего лишь повторяет ситуацию Эдипа и поэтому через короткое время испытывает судьбу Эдипова комплекса, побежденного мощным контрустремлением либидо. В ходе этого конфликта размер смещения не устанавливается, об аргументах в оправдание бога речь уже не идет, ничего также не говорится, с помощью каких несомненных знамений бог доказал усомнившемуся, что он существует. Похоже, что конфликт развертывался в форме галлюцинаторного психоза: внутренние голоса звучат, чтобы удержать врача от противодействия богу. Результат борьбы в свою очередь сказывается в религиозной области: он был предопределен окончательной участью Эдипова комплекса – полностью подчинившийся воле бога-отца молодой человек снова стал верующим, опять принял все, чему с детства его учили по поводу бога и Иисуса Христа. У него имело место религиозное переживание, он изведал религиозное обращение.
Все это настолько просто и прозрачно, что нельзя пренебречь вопросом, не приобретается ли благодаря пониманию этого случая что-то новое относительно религиозного обращения вообще. Тут я отсылаю читателя к превосходному сочинению Санте де Санктиса [120], которое использует для этого все находки психоанализа. Его прочтение подтвердит предположение, что далеко не все случаи обращения разгадываются так легко, как описано здесь. И тем не менее данный случай ни в коей мере не противоречит мнению, сложившемуся в ходе современного изучения этой проблемы. Наше исследование отличает связь со специфическим поводом, позволившим еще раз вспыхнуть у человека неверию, прежде чем последнее потерпело окончательное поражение.
Обретение огня
В примечании к своей работе «Неприятие культуры» я упомянул мимоходом, какую гипотезу об овладении огнем древнейшими людьми можно было бы предложить на основе полученного психоанализом материала. Возражение Альберта Шеффера [121] и его неожиданная ссылка на упомянутое ранее сообщение Эрленмейера [122] о монгольском запрете мочиться на пепелище [123] побуждают меня вновь заняться этой темой [124].
В этой связи я считаю, что, согласно моему предположению, предварительным условием овладения огнем является отказ от явно гомосексуального удовольствия гасить его струей мочи. Это подтверждает и толкование греческой легенды о Прометее, если учитывать вполне ожидаемое искажение фактов в ее содержании. Они того же рода и ничуть не крупнее тех, которые мы постоянно обнаруживали, реконструируя по сновидениям пациентов их вытесненные, но тем не менее чрезвычайно важные переживания детства. Используемые при этом механизмы – изображение с помощью символов и превращение в противоположность. Я не решусь с их помощью объяснить все особенности мифа; исключая первоначальную ситуацию, на его содержание могут влиять и другие позднее возникшие процессы. Впрочем, элементы, допускающие его психоаналитическую трактовку, являются все же наиболее заметными и важными. Среди них – способ, которым Прометей перемещает огонь, да и такие особенности его деяния, как кощунство, воровство, обман богов и суть наказания за него.
Итак, титан Прометей, он еще и обожествленный герой культуры [125], бывший, видимо, изначально даже творцом мира и человека, приносит людям огонь, похищенный им у богов и спрятанный в полый стебель, в трубку фенхеля. Подобный предмет в ходе толкования сновидения мы непременно трактовали бы как символ пениса, хотя при этом нам изрядно мешает необычный факт – пустота внутри него. Как же нам удается соединить этот пенис-трубку с хранением огня? Это выглядело бы бесперспективным делом, пока мы не вспоминаем о весьма часто встречающемся в сновидении процессе превращения во что-то противоположное, о переворачивании связей, довольно часто скрывающих от нас смысл сновидения. Не огонь помещает человек в свой пенис-трубку, а наоборот, средство тушения огня, воду в форме струи мочи. К этому отношению пламени и воды далее присоединится богатый, хорошо известный психоаналитический материал.
Во-вторых, обретение огня – это святотатство, он добыт путем грабежа или воровства. Это свойство – непременный компонент всех легенд о добывании огня у самых разных и далеких друг от друга народов, а не только в греческой легенде о даровавшем огонь Прометее. А значит, именно здесь должно заключаться существенное содержание искаженного воспоминания человечества. Но по какой причине обретение огня оказалось неразрывно связано с представлением о преступлении? Кто при этом объявляется потерпевшим, а кто – обманщиком? У Гесиода легенда предлагает прямой ответ, излагая историю, непосредственно с огнем не связанную. В ней Прометей в ходе принесения жертвы обманывает Зевса. То есть обманутыми являются боги. Как известно, миф дозволяет богам удовлетворять все желания, от которых дитя человеческое вынуждено отказаться, как мы это знаем на примере инцеста. Выражаясь языком психоанализа, мы сказали бы так: деятельность влечений, да и само Оно – это бог, обманутый обещанием не гасить огонь, а пылкое желание человека сделать это превращается в легенде в привилегию богов. Но в легенде божество еще не располагает главными свойствами Сверх-Я, оно представляет всемогущий мир влечений.
Превращение во что-то противоположное основательнее всего представлено в третьей особенности легенды, в наказании дарителя огня. Прометея приковывают к скале, а коршун ежедневно кормится его печенью. В легендах других народов об огне птица также играет некоторую роль, она как-то должна быть связана с сутью дела, но поначалу я воздержусь от толкования. Зато мы чувствуем себя стоящими на твердой почве, когда речь заходит об объяснении того, почему для наказания была избрана печень. У древних людей она считалась резиденцией всех страстей и пылких желаний. А значит, кара вроде назначенной Прометею, была весьма подходящей для невольного преступника, совершившего святотатство под давлением дурного желания. Однако даритель огня оказался полной противоположностью: он отказался от того, к чему его влекло, и тем самым продемонстрировал, насколько благотворно, да и необходимо это для намерений культуры. Почему же к такому, вообще-то, благому для нее делу легенда относится как к преступлению, заслуживающему наказания? Тут она, если отбросить все искажения, позволяет увидеть, что предпосылкой обретения огня является отказ от влечения, то есть она тем самым прямо выражает неприязнь, которую, вероятно, питало к герою культуры переполненное влечениями человечество. И это вполне согласуется с нашими воззрениями и ожиданиями. Нам известно, что требование отказа от влечений и его осуществление вызывают враждебность и агрессивные желания, которые лишь на более поздней ступени психического развития преобразуются в чувство вины.
Непрозрачность легенды о Прометее, как и других мифов об огне, усиливается тем обстоятельством, что пламя казалось первобытному человеку чем-то, видимо, вроде аналога любовной страсти или, как сказали бы мы, символом либидо. Жар, исходящий от пламени, вызывает то же чувство, которое сопровождает состояние сексуального возбуждения, а языки пламени напоминают формой и движениями действующий фаллос. Не приходится сомневаться, что пламя в мифологическом смысле представляет собой фаллос, об этом,
