выявлять. Удовольствие от агрессии или деструкции, определенно, среди них. Бесчисленные зверства в истории и повседневной жизни подтверждают их существование и силу. Разумеется, слияние этих деструктивных стремлений с другими, эротическими или духовными, облегчает их удовлетворение. Порой, когда мы слышим о проявлении жестокости в истории, у нас складывается впечатление, что идеальные мотивы служат только отговорками для деструктивных влечений. Иной раз, например в случае жестокости святой инквизиции, мы полагаем, что идеальные мотивы прорвались в сознание первыми, а деструктивные оказывали им бессознательную поддержку. Возможны оба варианта.
Боюсь, что злоупотребил Вашим вниманием, ведь оно предназначено теме предотвращения войны, а не нашей теории. И все же хотел бы еще на момент задержаться на деструктивном влечении, чья популярность отнюдь не соответствует его важности. Применив изрядное количество умозрений, мы пришли к пониманию, что это влечение работает внутри каждого живого существа и стремится привести его к распаду, вернуть жизнь обратно в состояние неживой материи. Оно вполне серьезно заслуживает наименования «влечение к смерти», тогда как эротические влечения представляют собой стремление к жизни. Влечение к смерти становится деструктивным влечением, когда с помощью особых органов направляется вовне против объекта. Живое существо сохраняет, так сказать, свою собственную жизнь благодаря тому, что рушит чужую. Однако часть этого влечения продолжает действовать внутри живого существа, и мы старались вывести целый ряд нормальных и патологических явлений из этого интроецированного деструктивного влечения. Мы даже пришли к еретической мысли, что возникновение нашей совести следует объяснять с помощью подобного обращения агрессии вовнутрь. Вы замечаете, что совсем не так уж безопасно, если этот процесс заходит слишком далеко; это напрямую вредит здоровью. В то же время направление силы этого влечения к деструкции на внешний мир должно облегчить состояние живого существа, действует на него благотворно. Это служит биологическому оправданию всех несущих ненависть и опасность устремлений, с которыми мы боремся. Следует добавить, что они к природе ближе, чем наше противодействие им, которому мы также еще должны найти объяснение. Возможно, у Вас возникло впечатление, что наши теории – это что-то вроде разновидности мифологии – в этом случае не очень-то радующие. Но не сводится ли любая естественная наука к подобному виду мифологии? Разве сегодня у Вас в физике дело обстоит иначе?
Что касается наших ближайших целей, то на основании сказанного ранее мы сделали довольно обоснованный вывод, что у намерения ликвидировать агрессивную склонность человека нет никаких шансов. Должно быть, только в счастливых областях земли, где природа щедро предоставила в распоряжение человека все необходимое, существовали племена, жизнь которых протекала мирно и которым были незнакомы насилие и агрессия. Я лишь с превеликим трудом могу в это поверить и, разумеется, хотел бы побольше узнать об этих счастливцах. Большевики тоже надеются, что сумеют ликвидировать человеческую агрессивность благодаря тому, что им удастся гарантировать удовлетворение материальных нужд, а кроме того, установить равенство членов общества. Я считаю это иллюзией. Пока же они сами старательно вооружаются и, что не менее важно, сплачивают своих приверженцев с помощью ненависти ко всему внешнему миру. Впрочем, речь и не идет, как Вы сами заметили, о полном искоренении человеческой агрессии, можно попытаться настолько переключить ее на другие цели, что ей не пришлось бы проявлять себя с помощью войны. Исходя из нашего мифологического по форме учения о влечениях, мы легко находили формулу обходного пути к преодолению войны. Если нацеленность на войну является следствием деструктивного влечения, то напрашивается мысль призвать к борьбе с ней противника этого влечения – Эроса. Все, что формирует между людьми чувство привязанности, призвано противодействовать войне. Эти привязанности могут быть двоякими. Во-первых, отношениями, подобными связи с объектом любви, правда без сексуальной цели. Психоанализу не стоит стыдиться, что в данном случае он обращается к любви, ведь религия говорит то же самое: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Это, впрочем, легко требовать, но трудно соблюдать. Другой вид эмоциональной привязанности – результат идентификации. Все, что создает между людьми значительное сходство, приводит к возникновению такого чувства общности и идентификации. В значительной степени на них покоится изрядная часть здания человеческого общества.
Ваши сетования по поводу злоупотребления властью я принимаю за второй ориентир в деле опосредованного преодоления склонности воевать. Последняя является частью врожденного и не требующего устранения неравенства людей, она разделяет их на вождей и подвластных им членов общества. Вторых подавляющее большинство, они нуждаются в авторитете, который принимал бы за них решения и которому они чаще всего безоговорочно подчиняются. К этому следовало бы присовокупить, что необходимо больше, чем до сих пор, проявлять заботу о воспитании высшего слоя самостоятельно мыслящих, не поддающихся запугиванию, борющихся за истину людей, задающих направление развития несамостоятельным массам. Злоупотребления властью со стороны государства и запрет на мышление, устанавливаемый религией, не благоприятствуют взращиванию подобного сорта людей – это не требует доказательства. Естественно, идеальным было бы сообщество людей, подчинивших деятельность своих влечений диктату разума. Ничто другое не может породить относительно совершенное и устойчивое единение людей даже при отсутствии эмоциональных связей между ними. Но это – в высшей степени утопическая надежда. Другие пути опосредованного уменьшения риска войны, конечно, тоже пригодны, но они не сулят быстрого успеха. Не хочется вспоминать мельницу, которая так медленно мелет, что можно умереть от голода, не дождавшись муки.
Как Вы видите, не слишком много проку от привлечения для консультации по решению насущных практических проблем далекого от реальности теоретика. Лучше было бы стремиться к тому, чтобы в каждом конкретном случае опасность встречали подручными средствами. Однако я хотел бы обсудить еще один вопрос, который не затрагивался в Вашем послании и который для меня особенно интересен. Почему мы чувствуем себя очень решительными противниками войны? Почему Вы, я и многие другие люди не смирились с нею как с одним из многих мучительных осложнений жизни. Ведь она кажется соответствующей нашей природе, биологически хорошо оправданной и вряд ли устранимой на практике. Не приходите в ужас от моей постановки вопроса. Ради исследовательских целей правомерно, видимо, надеть маску всесилия, даже если на самом деле им не располагаешь. Ответ будет гласить: потому что война уничтожает полную надежд человеческую жизнь, ставит отдельного человека в унижающее его положение, принуждает его убивать других, чего он вовсе не желает, уничтожать дорогие материальные ценности, результаты человеческого труда и многое другое. В своем нынешнем виде война более не предоставляет случая осуществить былые идеалы героизма. А в результате усовершенствования средств уничтожения будущая война означала бы истребление одного, а вполне возможно, и двух противников. Все это правда и при этом, похоже, настолько
