Ознакомительная версия.
4. В беседе с Рональдом Ховардом вы говорили о различии между персональным моральным кодексом и преобразованием социальных норм и институтов. Не могли бы вы более подробно остановиться на этом вопросе?
Влияние социальных систем выходит далеко за рамки такой проблемы, как ложь, и я думаю, преобразование этих норм и институтов дает надежду на улучшение нашей этической жизни. Представьте, к примеру, что молодого белого мужчину ложно обвинили в совершении серьезного преступления и приговорили к пяти годам тюрьмы строгого режима. Предположим, это человек высоких моральных принципов, совершенно далекий от насилия. Он, понятное дело, в ужасе от перспективы оказаться среди воров и убийц. Когда за ним захлопываются ворота тюрьмы, все его устремления сводятся к одному: он не должен нажить себе врагов, чтобы тихо и мирно отбыть свой срок.
К сожалению, наличие персонального морального кодекса нашему герою в тюрьме не поможет. Там действуют извращенные принципы и нормы, основанные на насилии, и их необходимо придерживаться, чтобы не стать жертвой. В большинстве тюрем белые, черные и латиноамериканцы ведут между собой постоянные войны. Наш молодой человек не расист и предпочел бы по-хорошему общаться со всеми заключенными, но если он не вступит в ту или иную банду, то его, скорее всего, изнасилуют и подвергнут прочим издевательствам. Не выбрать ту или иную сторону – значит превратиться в самую привлекательную жертву. Поскольку он белый, то у него, скорее всего, не останется иного пути, кроме как искать защиты у банды белых расистов.
Итак, он становится членом банды. Чтобы заслужить уважение, ему приходится одобрять поведение остальных членов, каким бы социопатическим оно ни было. Он также понимает, что должен применять насилие при малейшем намеке на провокацию: например, отвечать на словесные оскорбления физической расправой. В противном случае он рискует заслужить репутацию человека, над которым можно безнаказанно измываться. Ведь в тюрьме если ты не умеешь демонстрировать превосходящую силу, то навлекаешь на себя унижения. И вот наш молодой человек осваивает именно то поведение, что превращает любую тюрьму строгого режима в настоящий ад. К тому же он увеличивает свой срок заключения, поскольку совершает несколько тяжких преступлений, уже находясь за решеткой.
Вероятно, тюрьма нагляднее всего раскрывает силу дурных мотивов. Тем не менее во многих сферах жизни мы встречаем нормальных во всех остальных смыслах мужчин и женщин, которые попали в ту же ловушку и упорно портят этот мир. Избираемые чиновники игнорируют долгосрочные проблемы, поскольку обязаны угождать краткосрочным интересам избирателей. Прикрывась формальностями, страховщики отказывают смертельно больным пациентам в оплате лечения. Ради собственного бизнеса генеральные директора и инвестиционные банкиры идут на колоссальный риск и не обременяют себя наказанием за свои провалы. Окружные прокуроры преследуют невиновных людей, поскольку их карьера зависит от количества выигранных дел. Наше правительство ведет борьбу с наркотиками, которая обернулась насилием и прибылью для черного рынка – то есть тем, что борьба с наркотиками якобы должна была предотвращать.
Нам нужны системы, которые были бы мудрее, чем мы сами. Мы нуждаемся в институтах и культурных нормах, благодаря которым мы сможем стать честнее и этичнее, чем есть. Их разработка и внедрение, на мой взгляд, куда важнее совершенствования морального кодекса каждого отдельного человека.
5. Я журналист, поэтому во время интервью постоянно вспоминаю о ставшей классической книге Джанет Малкольм «Журналист и убийца». Должен ли я быть честен с интервьюируемым и откровенно признаваться, что использую его? Ведь я собираюсь опубликовать историю, которую он, возможно, не хотел предавать огласке? Ответ неясен. Что, если бы Трумен Капоте был честен с теми, кого опрашивал для книги «Хладнокровное убийство»? Было бы нам лучше без этой книги? Ведь если бы героев книги честно предупредили, что их информацию используют для публикации, они могли бы отказаться от общения.
Этот вопрос представляет для меня огромную сложность с точки зрения журналистской этики. Как отмечала Малкольм, между журналистом и его героями формируются странные отношения: смесь доверия и самообмана. Эту непростую взаимосвязь она изучала в захватывающей книге «Журналист и убийца» (The Journalist and the Murderer), в центре внимания которой отношения между Джо Макгиннисом, автором бестселлера «Роковое видение» (Fatal Vision), и военным врачом Джеффри Макдональдом, обвиненным в убийстве беременной жены и двух маленьких дочек.
Особый интерес в книге Малкольм представляет ее оценка этических проблем, связанных со стандартным печатным интервью:
Любой журналист – если только он не слишком глуп или самовлюблен, чтобы смотреть правде в глаза, – понимает, что с нравственной точки зрения его поступки совершенно непростительны. Он как мошенник, паразитирующий на людском тщеславии, невежестве или одиночестве, вкрадывается в доверие к человеку, а затем предает его без угрызений совести. А человек, который согласился стать героем документального произведения, после публикации статьи или книги чувствует себя как доверчивая вдова, которая однажды утром обнаруживает пропажу и прелестного юноши-любовника, и своих сбережений. Это горький урок. Журналисты, как могут, оправдывают свое вероломство. Самые напыщенные разглагольствуют о свободе слова и «праве общественности знать», наименее талантливые упоминают Искусство, а самые совестливые бормочут о заработке на хлеб насущный[20].
Наверное, Малкольм слишком жестко прошлась по себе и своим коллегам-журналистам, надеясь произвести впечатление человека с незапятнанной репутацией. Тем не менее это удивительная откровенность. Я участвовал во многих интервью и могу подтвердить: тщеславие и доверие наносят вероломный вред. Малкольм удалось очень точно описать возникающее душевное смятение:
Стоит людям встретиться с журналистом, и с ними начинает твориться нечто странное, причем совершенно не то, чего следовало бы ожидать. То есть ожидать можно было бы чрезмерной осторожности и подозрительности, но на деле гораздо чаще встречаются детская доверчивость и импульсивность. Создается впечатление, что встречи с журналистом оказывают такой же регрессивный эффект, как и сеансы психоанализа. Человек, у которого берут интервью, превращается в дитя, воспринимая интервьюера как всепрощающую, всепринимающую и потакающую любым его капризам мать. Он рассчитывает, что книгу или статью тоже будет писать такая вот «мать». Но пишет ее строгий, все замечающий и не дающий спуску отец[21].
Увлеченность Малкольм работами Фрейда не выдержала испытания критикой, но писательница неожиданно откровенно раскрыла нередко встречающееся враждебное отношение журналистов к своим интервьюируемым.
По моему опыту, к различию между комментариями при включенном и выключенном диктофоне журналисты относятся с благоговейным трепетом, чего нельзя сказать о различии между правдой и ложью. Показательно, но волшебная сила фразы «Это не для записи» распространяется на комментарии, высказанные после нее. Фразу никогда нельзя использовать, чтобы забрать назад уже вырвавшиеся слова. Это объясняет значимость, которую журналисты придают ужасно глупым высказываниям своих собеседников. Еще более вопиющим коварством является вот что: пообещав не упоминать ту или иную информацию, журналисты находят других спикеров для озвучивания фактов, которые вы бы желали сохранить в тайне. Мне доводилось иметь дело с журналистами, которые спрашивали разрешения побеседовать с моими друзьями или коллегами. Совершенно очевидно было, что они хотели подтвердить у них определенный факт, который мне бы не хотелось разглашать по соображениям личной безопасности. Это, несомненно, стандартная практика среди журналистов. Будучи жертвой подобных махинаций, могу сказать, что они поразили меня своей абсолютной неэтичностью.
Однако я допускаю, что «разоблачительное» интервью приемлемо, к примеру, когда политик выражает мнение или демонстрирует привычки, о которых избиратели должны быть осведомлены. Но если цель интервью – объективно изложить информацию и идеи, то желание подловить интервьюируемого на каких-то глупостях просто абсурдно. Самые провокационные свои заявления я делал в письменной форме и готов отстаивать их до конца. Тем не менее некоторые журналисты вели себя так, словно «поймали» меня, когда я утверждал, что ислам – кошмарная религия, что ее основные ценности уничижительны и идиотичны и что даже самые мудрые ее принципы в подметки не годятся джайнизму. Потом журналисты крайне неохотно упоминали такую деталь, что говорил я об исламе и джайнизме как доктринах, а не о мусульманах и джайнах как людях. Но проявляли недюжинное упорство в желании напечатать изначальную версию провокационного заявления.
Ознакомительная версия.
