это я в таком-то году в таком-то месте.
■ Это я в шесть лет на свадьбе дяди. Меня посадили на столик, чтобы я прочитал стихотворение, как было тогда принято.
■ Это я бегу по пляжу с мамой.
■ Это я дома, позирую для рождественской фотографии, сидя на диване.
А ведь за этими, казалось бы, простыми в своей каноничности снимками скрывается целый мир: тут и отмечание Рождества, и вечеринка по случаю дня рождения, и праздник в школе, и отношения между родителями и между родственниками, и иерархия в семье. Проекции и ожидания, связанные с моим вероятным будущим. Почему у меня так много снимков, где я играю в футбол или занимаюсь другими видами спорта? Возможно, потому что тогда было принято делать именно такие снимки? Или потому, что все это происходило в праздники? За кадрами скрывались ожидания моих родителей, возможно, одни у моего отца и совершенно другие у матери.
Смотреть на эти снимки – все равно что проводить археологические раскопки: на свет появляется множество непростых, глубоких историй, связи которых и эффект домино кажутся неисчерпаемыми, и все они – фрагменты одной большой головоломки.
Бывает, что обнаружение фотографии позволяет создать настоящий шедевр.
Французская писательница Анни Эрно начинает свою книгу под названием «Другая дочь» [28] (пожалуй, это самая искренняя и трогательная из ее книг) именно с описания фотографии. Книга Эрно – своего рода послание сестренке, которую она никогда не видела, потому что та умерла до ее рождения: «Это […] овальная фотография оттенка сепии, наклеенная на пожелтевшую картонную обложку какой-то книжечки. На фотографии изображен младенец, сидящий на вышитых подушках, положенных друг на друга, его фигура занимает собой три четверти снимка. На ребенке расшитая распашонка, завязанная широким шнурком, с бантом за плечом, похожим на большой цветок или крылья огромной бабочки. Худенький, длинноногий младенец; его вытянутые ноги касаются столешницы. На округлый лоб спадает завиток темных волос, ребенок таращит глаза с почти гипнотическим напряжением. Кажется, что он шевелит руками, широко раскинутыми, как у куклы […] когда я была маленькой, то думала, что на снимке запечатлена я… Но это не я, это – ты».
Сравнивая фотографию сестры со своей («[Б]ыла еще одна фотография младенца, лежащего на том же столе, темные волосы расчесаны так же, но на ней я была пухленькой, с широко открытыми глазами на круглом личике…»), Анни Эрно раскрыла тайну, о которой ей никто никогда не рассказывал и которую она украдкой подслушала в десять лет в разговоре матери с соседкой. Это был секрет, о котором они с матерью никогда не говорили. Этот нераскрытый секрет сопровождал жизнь Анни как дочери, как женщины, как матери, как писательницы вплоть до того момента, когда в возрасте шестидесяти лет она решила доверить его нам, читателям, в этом чрезвычайно эмоциональном тексте. «Другая дочь», о которой говорится в названии книги, – это сама Анни, которая уехала далеко от родных, решив, что не хочет быть похоронена вместе с тремя другими членами семьи на фамильном кладбище в Нормандии.
Большинство из нас хранит альбом с детскими фотографиями. Правда, у некоторых совсем мало снимков и на них могут быть запечатлены очень далекие места и малознакомые интерьеры, например родной дом, находящийся за тысячу километров; а иногда это могут быть фотографии в коробке, которую никто никогда не открывает.
Я отношусь к большинству и, работая над этой главой, взял с книжной полки свой детский фотоальбом, который с большой любовью собирала мама. Это белый, богато украшенный вышивкой альбом конца 1950-х гг. На обложке – Тайная вечеря с фигурой Христа в центре и апостолами вокруг него, словно мама хотела приписать этому альбому почти сакральное значение. Честно говоря, я только сейчас заметил это священное изображение в центре альбома, в котором мама собрала все самые ценные фотографии и который подарила мне примерно за десять лет до смерти. Она очень ревностно относилась к этому альбому, в отличие от отца. Ответственной за сохранение семейной иконографии определенно была она.
Я открыл страницу со снимком, где мне два года: я позирую в студии, держа в руках искусственную птичку. На другом кадре я в той же фотостудии, весь в белом и выгляжу исключительно элегантно. В альбоме есть и более привычные фотографии: я с мамой в огороде рядом с домом, я в возрасте одиннадцати лет с матерью и отцом в кофейне, которой они управляли.
Я предлагаю вам игру: выберите из своих детских снимков один, который вы считаете значимым. Я тоже это сделаю.
Бабушка Изолетта
На фотографии я в месте, где родился, в Тавернаго – это никому не известная деревушка, некогда принадлежавшая к ломбардским землям, а ныне она относится к провинции Пьяченца, лежащей близ первых холмов Паданской равнины. Мы на своей ферме, позади виднеется что-то вроде сарая или курятника, старая деревянная лестница, впереди – темная утоптанная земля. Меня держит за руку бабушка по материнской линии, которую звали Изолеттой. Мне около четырех лет. Я одет по-праздничному, на шее галстук-бабочка. Я улыбаюсь, поглаживая белую собаку; думаю, она охраняла дом. Самое странное на этой фотографии – фигура бабушки Изолетты, выглядящей бесстрастной и суровой, безукоризненно и чисто одетой, как и положено пожилой синьоре. Ей «всего» – как бы сказали сегодня – шестьдесят два года. Она очень серьезна и сдержанна. Этот образ противоречит моим воспоминаниям о бабушке – нежной, ласковой, любившей веселить других. Я часто играл с ней в карты. Однажды она даже пыталась научить меня бальным танцам, кружась вокруг кухонного стола. С ней у меня связаны приятные воспоминания. Но на снимке запечатлено совсем другое, и в этом неприятном образе являют себя призраки ее прошлого, включая потерю дочери, когда той был год и четыре месяца, и постоянные ссоры с моей матерью, другой ее дочерью. Не говоря уже о склонности к перепадам настроения. Я понимаю, что мои воспоминания не полностью соответствуют реальности. На фотографии передо мной предстает человек с проблемами, не вполне уравновешенный, жесткий. Сложность ее нрава контрастировала с простотой ее общения со мной.
Сила фотографии, даже самой нейтральной, заключается в том, что
снимок создает диалектическое противоречие между однозначным и простым воспоминанием и той реальностью, в которую он нас возвращает.
Фотография помогает восстановить детали прошлого, которые мы не можем узнать иным способом, особенно это касается первых годов жизни. Они помогают ярче и четче увидеть болевые точки. Эта моя детская фотография – очень ценная находка.
Согласно научным исследованиям, по целому ряду причин, изученных нейробиологами, в первые три-четыре года жизни невозможно сохранить в памяти все события. А фотография может помочь нам что-то внезапно вспомнить.
ТЕПЕРЬ ВАША ОЧЕРЕДЬ:
Снова возьмите выбранный снимок и внимательно рассмотрите.
Возникли ли у вас трудности при выборе фотографии, и если да, то какие?
Кто рядом с вами и какую роль эти люди играют в вашей жизни сейчас?
Какие предметы присутствуют на фото? Вызывают ли они какие-то воспоминания?
Что вы чувствуете, глядя на снимок? Какие эмоции испытываете?
Почему был сделан этот кадр?
Какое воспоминание хотел оставить человек, сделавший эту фотографию?
Что бы вам хотелось изменить на этом снимке сейчас?
Скрываются ли на этой фотографии какие-то болевые точки? Если да, то какие? Ощущаете ли вы их до сих пор / на сегодняшний день?
Последний вопрос наиболее важен: какие болевые точки активирует ваша фотография? Чтобы побудить вас выполнить это упражнение, хочу рассказать о встрече с Лаурой, на которой я задавал как раз эти вопросы. Надеюсь, наша беседа вдохновит вас. Мне кажется, что история Лауры очень поучительна.
Почему вы ищете свою детскую фотографию?
На этом снимке мне шесть или семь лет. Мы на озере Гарда. Там мы проводили пару месяцев каждое лето; у нас был трейлер в кемпинге в Мадерно. На неделе я жила с бабушкой по отцовской линии, а родители приезжали на выходные. У отца был магазин,
