радостью, возбуждение с интересом, потребление с бытием. Некрофильский лозунг «Да здравствует смерть!», хотя осознанно провозглашается лишь фашистами, наполняет сердца многих людей, живущих в благополучных странах, хотя сами они этого не осознают. Представляется, что в этом факте кроется одна из причин, объясняющих, почему большинство людей мирится с ядерной войной и приносимым ею концом цивилизации и предпринимает так мало шагов для предотвращения катастрофы. Бертран Рассел, напротив, боролся против грозящего несчастья не потому, что он пацифист или из какого-то абстрактного принципа, но именно потому, что он – человек, любящий жизнь.
По этой же причине он не прислушивался к голосам тех, кто обожает распинаться о порочности человека, на самом деле говоря тем самым больше о себе и своем мрачном настроении, чем о людях в целом. Не был Бертран Рассел и сентиментальным романтиком. Он рассудительный, критичный, едкий реалист, он осознает всю глубину зла и глупости, которые могут быть обнаружены в сердце человека, но он не путает это обстоятельство с предполагаемой врожденной развращенностью, с помощью которой оправдывается взгляд тех, кто слишком мрачен, чтобы верить в способность человека создать мир, в котором он чувствовал бы себя дома. «За исключением тех редких душ, – писал Рассел в «Мистицизме и логике» (1903), – что рождаются без греха, людям нужно пройти через темную пещеру, прежде чем они достигнут храма. Вход в пещеру – отчаяние, и ее пол вымощен могильными камнями несбывшихся надежд. Там личность должна умереть, там следует убить рвение и неукрощенные желания, потому что только так может душа освободиться от власти Судьбы. Однако из пещеры Врата Отказа вновь выводят на дневной свет мудрости, в сиянии которой новое прозрение, новая радость, новая теплота радуют сердце пилигрима». Позднее в «Философских эссе» (1910) Рассел писал: «Однако для тех, кто чувствует, что жизнь на этой планете была бы жизнью в темнице, если бы не существовало окон в больший мир вовне, для тех, кому вера во всемогущество человека представляется высокомерием, кто желает скорее свободы стоика, приходящей с обретением власти над страстями, чем наполеоновской власти, видящей государства этого мира у своих ног, – другими словами, для людей, которые не считают человека достойным объектом поклонения, мир прагматика покажется мелким и узким, лишающим жизнь всего, что придает ей цену, делающим самого человека мельче, потому что вселенная, которую он видит, лишится всего своего величия». Свои взгляды на предполагаемую порочность человека Рассел с блеском выразил в «Непопулярных эссе» (1950): «Дети, после того как считались исчадиями сатаны в традиционной теологии и мистически озаренными ангелами на взгляд реформаторов Просвещения, вернулись в состояние дьяволят – не теологических демонов, вдохновляемых Отцом Греха, а в научное фрейдистское проклятие, направляемое бессознательным. Они, следует признать, гораздо порочнее, чем были в диатрибах монахов, они, согласно современным учебникам, проявляют изобретательность и настойчивость в греховных помыслах, с которыми в прошлом не могли сравниться ничьи, кроме святого Антония. Так есть ли это наконец объективная истина? Или это просто компенсация взрослого воображения за то, что больше не дозволяется пороть маленьких паразитов? Пусть ответят фрейдисты, каждый за всех». Еще одна цитата показывает, как глубоко Рассел, мыслитель-гуманист, испытывал радость жизни. «Влюбленный, – писал он в «Научном взгляде» (1931), – поэт, мистик находят более глубокое удовлетворение, чем когда-либо познает властолюбец, потому что они могут сохранить объект своей любви, в то время как властолюбец должен постоянно заниматься новыми манипуляциями, если не хочет страдать от чувства опустошенности. Когда ко мне придет смерть, я не буду чувствовать, что жил напрасно. Я видел, как небо краснеет на закате, как утром блестит роса, как снег сверкает под зимним солнцем; я ощущал запах дождя после засухи, слышал, как в бурю волны Атлантики бьются в гранитные берега Корнуолла. Наука может даровать эти и другие радости огромному числу людей. Если это так, ее силу следует использовать разумно. Однако когда она лишает жизнь моментов, которым жизнь обязана своей ценностью, наука не заслуживает восхищения, как бы ловко и изобретательно она ни вела человека по дороге к отчаянию».
Бертран Рассел – ученый, человек, который верит в разум. Однако как он отличается от многих, чья профессия та же: наука! Для них значение имеет интеллектуальный охват мира. Они уверены, что их интеллект исчерпывает реальность и что нет ничего значительного, что не могло бы быть ими понято. Они скептически относятся ко всему, что не может быть заключено в интеллектуальную формулу, однако наивно верят в собственный научный подход. Их больше интересуют результаты их размышлений, чем процесс прозрения, происходящий с любознательным человеком. Рассел говорил об интеллектуальной процедуре такого сорта, когда обсуждал прагматизм в своих «Философских эссе» (1910); он писал: «Прагматизм привлекателен для такого склада ума, который находит на поверхности этой планеты весь материал для воображения, который чувствует уверенность в прогрессе и не осознает неподвластных человеку ограничений его силы, который любит сражения со всеми сопутствующими им рисками, поскольку на самом деле не сомневается в своей победе, который стремится к религии подобно тому, как стремится к железным дорогам и электричеству – как к комфорту и помощи в мирских делах, а не чему-то, что дарует духовные объекты, удовлетворяющие жажду совершенства и заслуживающие бесконечного поклонения».
Для Рассела в противоположность прагматику рациональная мысль является не поиском уверенности, а приключением, актом самоосвобождения и мужества, меняющим человека, делая его более пробужденным и более живым.
Бертран Рассел – человек веры. Не веры в теологическом смысле, а веры в силу разума, веры в способность человека собственными усилиями создать свой рай. «Что касается геологического времени, – писал он в «Опасности для человека водородной бомбы» (1954), – человек до сих пор существует очень короткий период – самое большее миллион лет. То, что ему удалось совершить, в особенности за последние шесть тысяч лет, есть нечто совершенно новое в истории мироздания, по крайней мере, насколько мы с ним знакомы. На протяжении бесчисленных столетий солнце вставало и садилось, луна прибывала и убывала, по ночам светили звезды, но только с появлением человека все эти явления были поняты. В великом мире астрономии и в крошечном мире атома человек раскрыл секреты, которые можно было бы счесть нераскрываемыми. В искусстве, литературе и религии некоторые представители рода человеческого достигли такой возвышенности, что это делает наш вид достойным сохранения. Неужели все это должно кончиться тривиальным ужасом потому, что столь немногие способны думать о Человеке, а не о той или иной группе людей? Неужели наша раса настолько лишена мудрости, настолько неспособна на бескорыстную любовь, настолько глуха даже к
