и вы можете злиться на себя за собственную робость и массу упущенных возможностей, которые накапливает выбранная вами стратегия. И все же высказаться, сделать шаг за пределы зоны комфорта – значит испытать неприемлемый прилив архаичной тревоги. Я говорю
«архаичной» потому, что она берет свои истоки в самых ранних источниках тревоги, которые испытывает каждый ребенок. Будучи детьми, мы все окружены великанами; нам не хватает существенных знаний о том, что происходит вокруг, и мы полностью зависимы, напуганы и ищем защиты у других. Перенеситесь на несколько десятилетий вперед, и метафорическая гиря повисает у вас на языке, защищая от неминуемого риска и усугубляя дальнейший разрыв с нашими ценностями и нашими обоснованными планами.
«Мне это не помогает, но я стараюсь изо всех сил».
Или рассмотрим, к примеру, желание есть меньше. Человек редко остается равнодушным к пище. Хотя еда является лишь топливом для бака на каждом последующем этапе нашего путешествия, люди склонны рассматривать еду как нечто более важное, чем заправка бензином автомобиля. Пища – это «материя», но материя, наполненная невидимыми ингредиентами, которые питают наше тело и наш дух. «Материя» происходит от латинского слова «mater», или «мать», – питающий источник, без которого мы все бы погибли. Неудивительно, что пища обретает настолько сильно энергетически заряженные проекции. К тому же еда утешает, дарит ощущение постоянства и успокоения, воспринимается как что-то знакомое и даже как вознаграждение. Если бы не избыток калорий, закупорка артерий и снижение удовлетворенности по мере истощения эмоциональных ресурсов пищи, еда, безусловно, стала бы связующим звеном с тайнами, с невыразимыми, но при этом непреодолимыми потребностями в заботе. Вполне логично, что мы не может отказать себе в подобных ресурсах, и поэтому застреваем в наших отношениях с едой.
Многие клиенты на протяжении десятилетий говорили мне: «Я не откажусь от этого, пока не получу того-то и того-то». Это чувство вполне понятно, но оно лишь усугубляет тупиковую ситуацию. И снова встает вопрос: «От какой тревоги меня защищает мое застревание в этом»? А за ним возникает следующее. Тревожность текуча, аморфна и зачастую необъяснима, но при этом она, как туман, способна заблокировать наше движение вперед. Тогда задача заключается в том, чтобы выяснить, какие конкретные страхи скрываются за этой парализующей тревогой. Тревоге трудно противостоять, но страхи, в особенности конкретные, вполне можно побороть. В большинстве случаев страхи перестанут проявляться, если мы найдем способ выйти из точки застревания. В тех случаях, когда страх начнет приобретать материальную форму, мы сможем справиться с ним, как взрослый человек, который вырос и теперь способен противостоять тому, что его когда-то пугало. Следовательно, мы видим, что наша устойчивая модель поведения логично укладывается в те предпосылки, которым она служит: я избегаю неприемлемого для меня переживания тревоги через это поведение, несмотря на то, что оно приводит к постепенному нарастанию сопряженных с ним проблем.
Если мы хотим когда-нибудь добиться прогресса в борьбе с этим саморазрушительным поведением, мы должны приложить реальные усилия и провести доскональный анализ, чтобы понять, как застревание помогает нам справиться с беспокойством и какими способами мы можем побороть его?
Все наши тревоги – экзистенциальные угрозы нашему благополучию – можно классифицировать по двум категориям: подавленность и покинутость. Мы рано узнаём, что мир велик, а мы нет, что мы беспомощны против стольких «внешних» сил. Это состояние фундаментальной подавленности усвоено всеми нами и подрывает тот факт, что мы приходим в эту жизнь с направляющими нас инстинктами и крепнущей внутренней устойчивостью, а также способностью адаптироваться и приспосабливаться. Покинутость также является реальной экзистенциальной угрозой, поскольку мы действительно не смогли бы выжить, если бы опекуны в той или иной форме не поддерживали нас. Однако трудности любого рода – будь то неблагополучная семья, которую судьба послала на вашем пути, социально-экономические лишения или социальные факторы, такие как пол, раса, сексуальная ориентация и тому подобное – интерпретируются ребенком как обоснование его врожденной значимости и ценности. Будучи детьми, мы все «читаем» этот мир, чтобы разобраться в его посланиях: «Кто ты? Кто я? Как мы должны относиться друг к другу? Можно ли доверять жизни? Принимают ли меня таким, какой я есть? Нужно ли мне вывернуться наизнанку, чтобы заручиться твоей поддержкой?» Обусловленная недостаточность этого мира, который мы видим вокруг себя, определяет нас до тех пор, пока мы не получаем иное послание. Моя мать родилась в бедной семье, и во всех школьных документах напротив ее фамилии стояла отметка «малоимущая» – слово, которое она никогда не понимала. Всю свою жизнь она ощущала себя недостойной чего-либо. Я помню, как в детстве я пытался добиться чего-то, что могло бы помочь ей почувствовать себя лучше. Но к тому времени, когда я появился на свет, это послание уже глубоко укоренилось в ее сознании и никакие искусственные достижения не могли поколебать это глубинное чувство недостойности.
Итак, в нашем пристальном исследовании «точек застревания» мы должны спросить себя: «Что начнет тревожить меня, если я перестану застревать здесь? Придется ли мне столкнуться с чем-то таким, что будет подавлять меня, но при этом поможет сделать шаг вперед и принять этот вызов? Или мне придется и дальше идти по этой шаткой доске заниженной самооценки, чтобы хоть как-то проявить себя в этой странной театральной постановке, которую я называю своей жизнью?» Если (ЕСЛИ!) мы можем ответить на подобные вопросы, мы, как правило, обнаруживаем, что наши страхи химеричны – они способны напугать ребенка, но вполне поддаются контролю взрослого человека. Если то, чего мы боимся больше всего, действительно произойдет, мы, скорее всего, обнаружим, что мы взрослые люди, которые могут выжить и победить: волна, обрушивающаяся на нас, рано или поздно отступает, оставляя нас твердо стоящими на ногах.
Исследуя свои страхи, мы обнаруживаем, что они обычно крайне примитивны в своем послании: если я сделаю это, почувствую это, выскажу это, вы накажете меня или я потеряю вашу любовь и одобрение и погибну. Но подобные страхи редко, если вообще когда-либо, материализуются. Они лишь подобие архаичных тревог детства, сумрачные призраки нашего беззащитного прошлого. Если бы они материализовались, разве не смогли бы мы найти в себе достаточно сил во взрослой жизни, чтобы выдержать это? В конечном итоге, какова цена постоянного застоя и застревания в условиях, когда наше существо желает расти и развиваться? Какое предательство души свершаем мы, когда вступаем в сговор с нашими изнуряющими страхами? И кто, кроме нас, оплатит эти долги непрожитой жизни – наши дети, наши супруги, наши коллеги, наше общество? Разве мы не понимаем, что
