об отношениях полов и членов семьи друг к другу, а также о родителях, мужьях и женах, браке, воспитании детей, демаскулинизации мужчин и маскулинизации женщин, заслуживают прочтения – не только потому, что речь идет об Америке, но и потому, что мы, европейцы, можем извлечь отсюда кое-что ценное для себя. Тот, кто еще не знает, насколько сильно американский образ жизни заражает верхушку европейского общества (подобно тому, как азиатский большевизм просачивается в европейский коммунизм), должен воспользоваться этой возможностью. Европа опасно близка к тому, чтобы стать этаким простым тире между Америкой и Азией. Еще рано утверждать, что европейцу предстоит «только страшный выбор» между американизацией и большевизмом. Европа, хвала небесам, пока самостоятельна. Однако чем раньше мы осознаем, насколько далеко зашла американизация нашей социальной верхушки, тем будет лучше для нас. Вот почему я желаю Кайзерлингу такой же преданной публики в Европе, какую он нашел в Америке. Прежде всего читателю не следует раздражаться, даже пусть порою кажется, будто это злобный пес нещадно трясет свою жертву или школьный учитель дает мальчикам добрые советы о пути по жизни. Не следует злиться на Кайзерлинга, поскольку он руководствовался благими намерениями. Вдобавок он часто попадает в цель! Все, что он говорит об Америке с европейской точки зрения, может быть произвольным, искаженным или попросту неверным, но, тем не менее, вдумчивый европеец может извлечь из этой книги массу полезного – не только для себя как европейского коллективного существа, но и для себя как личности. Ведь американец такой же человек, как и мы, а его идеалы и нравственные побуждения принадлежат той же христианской эпохе, что и наши. Поэтому любая критика в его сторону затрагивает и нас. Читатель особенно поразится этому в последней главе «Духовность». Здесь Кайзерлинг вроде бы рассуждает об Америке, но на самом деле он проповедует веру и выражает надежду на будущее, имея в виду как раз Европу, а не Америку, хотя его выводы, несомненно, важны для любого американца, живущего в христианскую эпоху.
933 Никогда прежде не бросалось мне в глаза столь отчетливо, насколько Кайзерлинга можно считать рупором коллективного духа, пока я не прочитал эту главу. От него, от этого «интеллектуального аристократа» ждешь возвышенных заявлений, разносимых разреженными дуновениями, что исходят из дифференцированного академического ума. Но ничего подобного не происходит. Наоборот, Кайзерлинг говорит о том, что отстоит далеко от академической мысли, о том, что неведомо последней и даже вызывает ее презрение. Это фактические приметы психики современного человека, они не проявляются на поверхности, но становятся видимыми для любого, кто интересуется фоном и кому выпадает случай пообщаться с людьми, не склонными, что называется, говорить громко. Но «мирных на земле» [592] больше, чем шумливых. В этой главе Кайзерлинг говорит с заднего плана с теми, кто живет на заднем плане. Здесь он уже не несносный ребенок, не блестящий оратор, чем, собственно, и подкупает. Мы слышим того Кайзерлинга, который привлекает внимание, который говорит от имени многих и так знаменует великую эпоху перемен. Человек нашего века, несомненно, говорит через него, когда он ставит понимание выше веры, а опыт выше вероучения. Индивидуум, «владеющий собой и освобожденный от оков традиции, начинает постигать в новом и личном виде древние истины, ибо они суть истины, которые в былые времена просто признавались беспрекословно. Старые формы разлагаются, но передовые меньшинства начинают более глубоко, чем когда-либо со времен золотого века христианства, когда греческие мыслители формировали христианское мировоззрение, познавать его сущностный смысл, его живую и бессмертную субстанцию. Это означает не что иное, как близость эпохи Святого Духа».
934 Кто бы мог подумать? Вернее, кто на самом деле так думает? Кто эти «передовые меньшинства»? Где они? Я отвечу – так думают ваши ближайшие соседи, Майеры и Мюллеры, от которых никак этого не ждешь. Порой они осознают свой порыв, а иногда остаются в неведении. Если осознают, то прячут свое осознание тщательнее, чем скрывают самые постыдные скандалы. Сегодня стыдятся не старомодных неподобающих уловок, а тайной духовности. Миллионы людей ставят «духовные» опыты над собой и настолько стыдятся своего некомпетентного и беззаконного поведения, что чаще всего закрывают глаза на собственные поступки. Само их число оправдывает Кайзерлинга, который вещает столь уверенно, изрекает нечто неслыханное и дерзновенное, против чего – он должен это знать – наверняка ополчатся все церкви, все академии, все правительства и все акционерные общества, согласно качая своими мудрыми и почтенными головами. Сколько из этих «мирных на земле» осмелятся демократично пожать руку доброму графу на основании такого признания?
XXI. Новая книга Кайзерлинга «La Révolution mondiale et la responsabilité de l’esprit» [593]
935 Быть может, это примета времени, что в своей новой книге «La Révolution mondiale et la responsabilité de l’esprit» («Мировая революция и ответственность духа») Кайзерлинг обращается к читателю по-французски. Тем самым читатель словно переносится в Германию восемнадцатого столетия, когда не только государственные деятели, но также философы и ученые предпочитали изъясняться на таком утонченном, культурном и изящном языке, как французский, отвергая чрезмерно сложный и неуклюжий немецкий, и облачали, так сказать, предмет своих изысканий в нарядное воскресное платье. Безусловно, la Révolution mondiale не является темой, которая предполагала бы обращение к старомодному политесу; следовательно, совсем другие причины, полагаю, побудили автора писать по-французски. Лично мне хотелось бы, чтобы эта книга была написана на немецком языке, поскольку – и никто меня в том не разубедит – по своему духу она настолько нефранцузская, насколько это вообще возможно. Даже вторая половина названия, «la responsabilité de l’esprit», отражает именно тот «дух» (Geist), который едва ли передается французским словом «esprit». Кайзерлинг выглядит этаким чудаком-иностранцем, рядящимся во французское платье. Немецкий же язык – наряду, быть может, с русским – гораздо точнее отражает своеобразную природу его духовности. Будь его публикой китайцы или люди, умеющие читать по-китайски, сам автор и его читатели выиграли бы, если бы он писал китайскими иероглифами.
936 Каждый китайский иероглиф представляет собой сложную смысловую структуру, в которой порою оказываются заключены целые гроздья идей. Такие символы отлично подходят для воспроизведения бесконечного, поистине беспредельного разнообразия идей Кайзерлинга; в то же время они достаточно расплывчаты для того, чтобы предъявить читателю проблески интуиции, столь типичные для ума автора. Думаю, читатель вдобавок получил бы немалое удовлетворение от мысли, что самостоятельно разгадал все загадки иероглифов. Увы, на французском языке книга звучит так, будто один лишь Кайзерлинг прозрел все на свете.
937 Эта книга показывает реакцию Кайзерлинга на текущие события в мире,
