наше этическое поведение), – если этот дух умирает? Он и вправду сделался человеческим духом, подверженным ошибкам и ограниченным; ему «нужна смерть», чтобы обновиться, ибо он не может достичь обновления самостоятельно. Верховенство «теллурических сил» означает, что «дух» снова ослабел с возрастом, поскольку слишком уж очеловечился.
943 Кайзерлинг развивает идею Ницше о «культурных комплексах» [600], вдохновляясь и «Entretiens sur l’avenir de l’esprit européen» [601], организованных французами под председательством Поля Валери в Париже [602] в октябре 1933 г. и послуживших непосредственным поводом к публикации «La Révolution mondiale». Он говорит: «En somme, la solution que nous preconisons a beaucoup de d’analogie avec celle que presentaient, au debut de Moyen Age, les monasteres» («Если коротко, решение, которое мы отстаиваем, имеет много общего с тем, что предлагали монастыри в начале Средневековья»). Какой побудительный дух встанет за Новым порядком? «Quels seraient les hommes capables de polariser les masses compactes qui determinent l’histoire actuelle? Mais ce sont precisement les esprits que nous avons decrits: absolument libres, hautainement independants, uniquement interesses a la qualite, conscients de leurs unicite, refractaires a toute autorite exterieure, fiers d’etre une toute petite minorite, aussi actifs d’esprit que sont passives les masses. Ce sont des hommes dont la conscience a tout naturellement son centre a un niveau superieur aux contingences telluriques, a la Terre, a la Race, aux necessities sociales et politiques; des hommes dont let aspirations profondes sont absolument liberees de routes considerations exterieures, tells que gloire, influence, position: bref, des ascetes d’un nouveau genre, formant une noblesse d’un type inedit» («Каковы были бы люди, способные руководить массами, определяющими ныне ход истории? Несомненно, это те самые люди, которых мы описывали: полностью свободные, надменно независимые, озабоченные лишь качеством, сознающие свою уникальность, готовые не признавать никакой власти над собой, гордящиеся тем, что они составляют крошечное меньшинство, умственно активные настолько же, насколько пассивна толпа. Люди, чье сознание естественным образом сосредоточено в плоскости выше земных событий, выше страны, расы, социальных или политических потребностей; люди, которые в своих глубочайших устремлениях совершенно свободны от всех внешних влияний, от славы, чужого мнения и статуса; коротко говоря, аскеты нового образца, этакое благородное сословие, подобного которому мир еще не видывал»).
944 Нагромождение картин старых мастеров в музеях это просто беда; точно так же из собрания сотни великих умов получается один болван. «Орден» учреждается, во-первых, милостью Божией, а во-вторых, большинством ничтожнейших людей. Те благородные души, которые стоят перед мысленным взором автора, составят этот орден или будут пригодны для принятия, когда (в соответствии со списком качеств автора) они: (1) осознают свою несвободу, (2) смиренно признают свою зависимость, (3) забудут о своей так называемой уникальности, (4) научатся приспосабливаться к вечным силам вне себя, (5) смогут признать, что относятся к незначительному меньшинству, (6) обретут свой естественный центр сознания в земле, в народе и в социальных и политических нуждах; наконец когда, через познание Бога, каковое, как ни странно, всегда обостряется в годину великих бедствий, в них возрастет потребность в истинном человеческом товариществе в силу глубокого переживания ничтожности человеческого существования.
945 Если бы наш уважаемый автор, граф Кайзерлинг, стал мирским монахом, которому поручено трудиться на кухне «культурного монастыря», я бы, пожалуй, поверил в осуществимость этой идеи. Полагаю, что читатель поступит несправедливо по отношению к этой книге, если воспримет подобные идеи буквально. Идеи – это образы, а не сущность; это символы и даже симптомы. Воспринимая их буквально, мы преграждаем доступ в идейный мир Кайзерлинга. Автор является, в самом прямом смысле, рупором духа времени – точнее, рупором духа времени для человека духовного. Если принимать его таким, то даже пресловутый «культурный монастырь» видится приемлемым, как отражение того хилиастического настроения, которое сегодня ни один сознательный человек не должен отвергать как никчемное. Время настолько велико, насколько оно воображается, а человек возвышается до своей эпохи. Медиумический дар Кайзерлинга позволили собрать воедино разрозненные, порхающие, обрывочные мысли целого поколения. Подобно Ортеге-и-Гассету, он собирает симптоматические высказывания коллективного духа на тысяче языков в единое обращение к современникам. Поэтому каждый различит и услышит здесь собственный голос. А поскольку знать, о чем вы думаете, чрезвычайно полезно и крайне желательно (но получается далеко не всегда), следует читать эту книгу со всем усердием – быть может, нет другого произведения, в котором духовная атмосфера нашей эпохи описывалась бы яснее, чем в «La Révolution mondiale».
XXII. Затруднения американской психологии [603]
946 Наивному европейцу никогда не придет на ум считать психологию среднего американца особенно сложной или даже утонченной. Наоборот, на него производит сильное впечатление простота и прямолинейность американской мысли и американских манер. Ему нравится считать американцев крайне активными, деловитыми и поразительно успешными людьми, которые сосредоточены на достижении одной цели (а именно, на «желтом боге» [604]) и которые слегка страдают от, как выражаются некоторые английские журналы, «американизма», то есть от состояния на грани легкого безумия: «Колонисты могут вести себя немного странно, верно же, как и наши южноафриканские кузены».
947 Вот почему в тех случаях, когда мне доводится рассуждать сколько-нибудь всерьез об американцах и их своеобразной психологии, моя европейская аудитория не то, чтобы потрясена, но как минимум озадачивается и выказывает склонность к неодобрению. Отношение самих американцев к моим взглядам остается пока неустановленным.
948 В 1909 году я впервые посетил Соединенные Штаты Америки и получил первое представление об американском народе как таковом; ранее мне случалось лишь знакомиться с отдельными индивидуумами. Помню, как, гуляя по улицам Буффало, случайно оказался у ворот фабрики, из которых сплошным потоком выливалась на улицу толпа рабочих после смены. Их были сотни и сотни, и я, наивный европейский путешественник, каким я был тогда, просто не мог не заметить, обращаясь к своему американскому спутнику: «А я и не догадывался, сколько в вашем народе индейской крови!» Мой спутник удивился: «Какая еще индейская кровь? Бьюсь об заклад, во всей этой толпе ее нет ни капли». Я не унимался: «Разве вы не видите их лица? Они больше индейцы, чем европейцы». Тогда мне сообщили, что большинство этих рабочих – люди, по всей видимости, ирландского, шотландского и немецкого происхождения, без малейшего намека на индейскую кровь. Я немало изумился и, честно сказать, не до конца поверил спутнику. Впоследствии я осознал, сколь смехотворной была моя гипотеза. Тем не менее, впечатление сходства сохранилось, а за последующие годы лишь усилилось. Как утверждает профессор Боас [605], у многих
