– You OK?
– Pardon me?
– Nothing. Nothing special. Sorry.
Она задерживает на нем взгляд. Зрачки слегка расширяются. «И зачем я к ней прицепился?» – думает Герман и легонько выпрыгивая из своей медитации, пролетает через монотонный гул турбин и растворяется в таинственной тишине сна, в глубину которой еще прокрадывается странное бормотание соседки старухи «evil… evil is coming soon», но и оно вскоре затихает.
Сон глубок, черен и пуст. Сон – нора, куда можно нырнуть, спрятавшись от чужих посягательств, влияний, претензий, уйти в глухую защиту и не пускать никого. И свободно плавать в этом пространстве, куда никому не дано проникнуть. И он парил невесомо в этой исцеляющей пустоте.
Но случается и так, что в самых глубоководных пучинах промелькнет, фосфорически высвечиваясь, какой-нибудь скат, да и нарушит своим электрическим появлением покой затаившегося мира. И так случилось, что в глубоководном сне Германа промелькнули, подрагивая, этакие непрошенные рыбки в образе странной старушки, отстраненно бормочущей свое «evil… evil is coming soon». И нечто тревожное проникло, проползло сквозь его защиту. Он вынырнул на поверхность и вновь очутился в кресле салона. Голова слегка звенела, словно тонким отдаленным эхом вторила гулко гудящим турбинам. Его соседка старушка, раскидав причудливые букли, мирно спала, и через ее приоткрытый рот тонко прорывался посапывающий дискант.
«Ну надо же – с интересом подумал Герман, – и с какой стати она мне приснилась?»
Лондон
Аккуратный домик в Хэмпстеде уютно устроился среди обособленной тишины на спрятанной от суетливого потока Марсфилд Гар-Денс. Здесь, в доме-музее Фрейда проходит семинар по социальному психоанализу. Докладчик рассуждает о тенденции к возрастанию агрессии в обществе, демонстрируя добросовестные выкладки, и прибегает к тщательно отобранным цитатам. Его выступление отличается добротностью и научной компетентностью. Но все-таки среди версий, гипотез, виртуозных логико-психологических построений и убедительных доводов мелькает этакое маленькое белое пятнышко – вопрос, а почему, собственно, агрессия в обществе возрастает?
Зловещий прообраз проблемы можно усмотреть в русской революции, которая явилась яркой иллюстрацией механизма того, как эдипов комплекс действует в недрах социальных. Если проанализировать язык, употреблявшийся в России того времени, то удастся выявить достаточно призрачные аналоги, которые указывают на параллельность народного менталитета и душевного мира ребенка. Царь назывался не иначе как царем – батюшкой и, таким образом, представлял собой отцовский символ, между тем как земля именовалась «мать – земля». Царь властвовал над землей, иными словами отец обладал матерью, как и положено. А дитя, то есть сам народ, естественно, любил и почитал своих родителей – царя и землю. Но в конце концов приходит время, когда ребенок подрастает, и это закономерное созревание пробуждает в нем сексуальные инстинкты, объектом действия которых становится мать. Внутренняя жизнь маленького существа наполняется поистине драматическим содержанием – а как же иначе? Ведь в детской душе вступают в схватку мощные и противоборствующие силы – влечение к матери как к сексуальному объекту и ревность, смешанная со страхом, а в то же время и с любовью, к отцу. Желание обладать матерью, занять место отца сопровождается, однако, трагическим осознанием своей слабости и беспомощности перед последним, который может покарать за подобные помыслы. Однако по мере взросления и усиления психического аппарата половой инстинкт перенаправляется с матери на адекватные объекты своего возраста, сексуальная жизнь входит в нормальную колею, и душевные конфликты благополучно угасают.
Но если по мере взросления физического, психическая организация остается на прежнем инфантильном уровне, то инцестуозные тенденции не исчезают и в некоторых случаях ведут к кровосмесительным связям. В принципе само государство как таковое обязано своим возникновением тому, что подобная практика являлась довольно распространенной среди первобытных народов. Сыновья могли свободно совокупляться со своими матерями, дочери с отцами, братья с сестрами, что, разумеется, ставило под угрозу существование и развитие человеческого рода. Нужен был некий, может быть даже и насильственный аппарат, который бы предотвратил кровосмешение. Государство и стало таким аппаратом.
Тем не менее с развитием цивилизации проблема ушла, но не исчезла. Она ушла в глубину, внутрь смутных, неосознанных порывов, в толщу символических отношений.
… Итак, народ взрослел физически, но психически оставался на уровне все того же шестилетнего ребенка, охваченного переживаниями, порожденными комплексом Эдипа. Он уже не хочет слушаться отца, он испытывает желание свергнуть его с пьедестала власти, убить его, чтобы беспрепятственно завладеть матерью, а если она не отдастся добровольно, то изнасиловать ее. Но какое-то время еще держится страх, который, однако, вскоре уступает неконтролируемому напору, царя (отца, «батюшку») убивают и насилуют мать (землю), обильно орошая ее потоками крови.
Итак, отец повержен, мать растерзана, и дикий ребенок, выпустивший наружу зверя, полон первобытного восторга. Движимый волей к разрушению, он ликует и упивается чувством собственного могущества и власти. Но младенец, получая столь вожделенную свободу и самостоятельность, увы, не становится взрослее и, когда ослабевают первые экзальтация и эйфория, наступает осознание своей беспомощности – что делать, как выжить? Все разрушено до основания, «а затем» не наступило. Слабый и беззащитный ребенок интуитивно начинает искать властного и жесткого отца, «сильной руки». Психологически не созревшая толпа подсознательно, а впрочем, и сознательно ждет нового покровителя, и последний не заставляет себя долго ждать. Вождь и тиран поднимается на трон, чтобы наказать непокорного отпрыска.
Что же касается современного общества, то вероятно все те же законы извечной психологии людей действуют и тут.
Но в чем тогда кроется проблема – в клинической патологии или в фатальной предрешенности человеческого бытия?
Бэрридж Рауд, Ист Сайд, Лондон
Увлеченный насыщенной атмосферой семинара, Герман в состоянии глубокой концентрации добрался до своего жилища, трехэтажного дома, где он занимал мансарду. Перед его мысленным взором пробегали образы идей, и он с тем наслаждением, которое может приносить интеллектуальная деятельность, осознавал поток своего думания. Он думал и осознавал себя думающим, почти осязаемо ощущал это, и в то же время весь этот процесс воспринимался им как некая медитация, впрочем, он и полагал, что занятие любым творчеством представляет собой медитативный акт. От того любое его Действие и ощущение себя доставляло ему удовольствие и приносило чувство спокойной удовлетворенности.
Ощутив голод, он съел несколько пончиков и выпил стакан молока, после чего решил подняться к себе в комнату, чтобы поработать над теми вопросами, которые, как ему показалось, не нашли достаточного освещения на семинаре – они представлялись ему не столько темными, сколько туманными. Уже поднимаясь по ступенькам узенькой лестницы, он понимал, что, возможно, решение и не придет прямо так сразу, но в данном случае важен был не столько сам результат, как его поиск, разработка оптимальной модели, способной привести к определенному и четкому заключению. И, кроме того, разве можно упустить такую счастливую возможность посидеть за столом среди вороха бумаг, заметок, тезисов, что-то набрасывать, править, выслеживать ускользающую мысль и изредка поглядывать в окно на водяную пыль моросящего дождя?
Он подошел к столу, предвкушая вожделенный миг, сел в кресло, взял карандаш и лист чистой бумаги, но в это время заметил конверт, лежавший чуть поодаль. Видимо, хозяин дома, разбираясь с почтой, отнес его наверх, так как на нем было указано имя Германа.
Он быстро распечатал письмо, полагая, что оно может оказаться сообщением из психоаналитического общества, но обнаружил всего лишь несколько строчек довольно странного содержания: «Если вы хотите получить ответы на интересующие вас вопросы, будьте сегодня в семь часов в Сохо, на углу Поланд Стрит. Я знаю нечто».
Это была вся информация и, видимо, ее автор пожелал остаться анонимом.
Однако события начинают развиваться, как в романе, – подумал Герман. Он почему-то сразу исключил возможность розыгрыша – некому разыгрывать, так как в Лондоне у него не было ни друзей, ни знакомых, а если бы даже таковые и объявились, то, конечно, подобным образом шутить бы не стали. С другой стороны, ситуация действительно складывалась не совсем обычным образом и представлялась такой, что ее не могла объяснить ни одна версия, впрочем, при таких обстоятельствах и какой бы то ни было версии трудно возникнуть. В подобных условиях Герман всегда руководствовался двумя правилами. Одно из них принадлежало Наполеону (он в свое время даже опубликовал о нем небольшое исследование): «Главное ввязаться в бой, а там посмотрим». Вторым была древняя китайская мудрость: «Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть».
