Бейтсон заметил, что многолетние интеракции такого типа могут вызвать неспособность пациента к правильному пониманию мета-коммуникационных рамок[138].
В опубликованной в 1956 году статье, Toward a Theory of Schizophrenia (К теории шизофрении), такого типа паттерны интеракции были впервые формально описаны под названием двойной связки, как шизофреногенные контексты обучения. Бейтсон, Хейли и Уикленд представили их образно:
"Молодого мужчину, который только что пришел в себя после тяжелого приступа шизофрении, посетила в больнице его мать. Он обрадовался ее визиту и импульсивно обнял ее рукой, отчего она окаменела. Он убрал свою руку, а мать спросила: "Ты меня больше не любишь?" Мужчина покраснел, а она сказала: "Дорогой, ты не должен так легко расстраиваться и бояться собственных чувств". После этого происшествия пациент не был в состоянии остаться с ней более чем на несколько минут и после ее ухода напал на ассистента и был заперт в ванной"[139].
Проанализируем эту интересную сцену еще раз в медленном темпе. Пациент обрадовался визиту матери. Свои чувства он выражает спонтанным, невербальным жестом, объятием. Мать выглядит окаменевшей. Такая невербальная реакция показывает всем, что она решительно не чувствует себя хорошо от такой эмоциональной близости с сыном. Невербальная реакция сына абсолютно соответственна. Сын отстраняется от матери. Теперь наступает вербальный комментарий матери. Она задает риторический вопрос: "Ты меня больше не любишь?" Сын верно реагирует на этот вопрос, поскольку мать вербально отрицает свою невербальную коммуникацию. Кроме того ее вопрос суггестивен, поскольку содержит два упреждения: (1) в поведении сына не хватает реальной связи с ее поведением и (2) поведение сына это акт отрицания, который можно объяснить лишь отсутствием любви к ней. Открытые вопросы (например: "Что случилось, что ты опять от меня бежишь?") дали бы сыну возможность рассказать ей, как он прочувствовал данную ситуацию. Они оба смогли бы войти, таким образом, в акт метакоммуникации[140]. Вместо этого, мать сейчас же объясняет невербальную реакцию сына, его беспомощную растерянность, как страх перед чувствами. Таким образом, она не дает ему возможности сказать об этой, возникшей последовательности интеракций. Кроме того, она сомневается в его способности воспринимать эмоции. Последствием этого является чувство беспомощности сына.
Бейтсон и его коллеги, заметили также, что семьи шизофреников имеют несколько видимых характерных черт. Особенно выразительным является страх матери перед собственными слабыми, отталкивающими или даже враждебными чувствами по отношению к ребенку. Результатом такого страха будет невербальное бегство, в то время когда ребенок ищет ее близости. Одновременно она отрицает собственную позицию, стараясь вести себя внешне как любящая мать. Свое отталкивающее невербальное поведение такие матери вербально представляют так, чтобы казалось что они хотят для ребенка как лучше. Как правило, здесь всегда не хватает человека, поддерживающего ребенка, противостоящего противоречивым коммуникациям. Бейтсон и его коллеги иллюстрируют это так:
"Если мать по отношению к ребенку чувствует враждебные (или слабые) чувства, ощущая необходимость отворачиваться от него, она может сказать: "Иди поспи, ты очень устал, я хочу чтобы ты отдохнул". Такая, кажущаяся заботливой фраза, должна скрывать чувство, которое можно выразить словами: "Уйди с моих глаз, я не могу тебя видеть". Если бы ребенок мог правильно распределить ее мета-коммуникационные сигналы, то предстал бы перед фактом того, что мать его отталкивает и обманывает своим полным видимой любви поведением. Ребенок был бы наказан, если бы научился верно определять типы коммуникаций. Он однако, примет скорее утверждение о том, что он устал, нежели поверит в то, что его мать лжёт. Это означает, что ему приходится обманывать самого себя о своем внутреннем состоянии, чтобы поддержать ложь своей матери. [...]
Для ребенка, также не будет выходом признать за правду, симулированную любовь матери. Если он неверно распознает поведение матери и приблизится к ней, то вызовет в ней ощущение страха и беспомощности и она отвернется от ребенка. Если же ребенок отвернется от нее, мать воспримет такое бегство, как то что она не является любящей матерью. Тогда или ребенок будет наказан за то что отвернулся от нее или она приблизится к нему, чтобы сильнее привязать его к себе. Если они действительно сблизятся друг с другом, то мать вновь будет стараться создать дистанцию. Ребенок будет наказан если верно поймет смысл коммуникации и будет наказан если поймет неверно - таким образом он пленён в двойной связке"[141].
Этих примеров достаточно для того, чтобы провести общую характеристику ловушки такой связи. Прежде всего, это должен быть союз, который для "жертвы" является субъективно необходимым, чтобы переживать, то есть она не может освободиться из этой ловушки, покидая место действия. Внутри союза, жертва находится в ситуации где ее партнер или партнерша выражает два типа, взаимно противоположных коммуникаций. Мета-коммуникация невозможна, поскольку жертва не в состоянии ее провести или же партнер или партнерша активно ей в этом мешают[142].
После многолетней привычки к подобным паттернам, уже не нужны, согласно авторам, все их элементы. Жертва научилась воспринимать мир по схеме двойной связки. Практически любой части этого процесса достаточно, чтобы ввести ее в панику, чтобы она почувствовала себя беспомощной, раздраженной и злой. В случае шизофрении, такой паттерн несовместимых приказаний может быть перенят голосами галлюцинаций[143].
Двойная связка интересным образом проявляется также в контакте терапевта с шизофреником. Авторы обращают внимание на то, что больничная среда сама постоянно её вызывает:
"С перспективы этой гипотезы, мы задаемся вопросом, какие последствия несет врачебное "желать лучше" для шизофреничного пациента. Поскольку больницы существуют как для пользы пациентов так и персонала, иногда происходит столкновение их интересов. Для блага пациента предпринимаются действия, цель которых облегчить работу персонала. Мы склоняемся к утверждению, что шизофреническая ситуация всегда возникает, если систему создают для целей больницы, а пациента уведомляют, о том что предпринятые шаги принесут ему пользу. Такой тип лжи провоцирует пациента на ту же реакцию, как и в ситуации двойной связки, а его реакция будет в этом смысле шизофренической, поскольку будет непосредственной, и пациент не поймет, что был обманут"[144].
Кроме этого, Бейтсон и его коллеги указали, что коммуникационные аспекты гипотезы двойной связки могут помочь в разработке новых терапевтических техник. В этом контексте они вспомнили работу Милтона Эриксона, который постоянно, целенаправленно втягивал пациентов, в так называемые терапевтические двойные связки, чем заставлял их реагировать по иному, иначе нежели раньше[145]. Однако такого вида действия, в те времена, были еще счастливым случаем. Поэтому авторы пишут:
"Многие из исключительно верных терапевтических шахматных ходов, какими терапевты начинают лечение, кажутся интуитивными. Мы разделяем надежду большинства терапевтов, которые не могут дождаться дня, когда подобные поступки гениев будут настолько хорошо понимаемы, что смогут быть систематизированы и введены в обычную практику"[146].
Дальнейшее развитие гипотезы двойной связки после ее публикации
После опубликования гипотезы двойной связки, группа Пало Альто старалась определить ее результаты. В это же время Дон Д. Джексон, совместно с Джулесом Рискиным и Вирджинией Сатир, создали в ноябре 1958 года Mental Research Institute (MRI) в Пало Альто. В нем они пытались выяснить связь между болезнью, здоровьем, и семейными паттернами интеракций.
Вначале работы MRI концентрировались около двух центров. Вирджиния Сатир, которая уже долгое время собирала опыт в терапевтической работе с семьями, управляла педагогическим отделением. Прежде всего, ее интересовало практическое дополнительное обучение для групп психиатров. Отдел исследований, в свою очередь, избрал своей целью отработку теоретических основ семейной терапии. С помощью материала работы, который доставляла Вирджиния Сатир, развилась практическая теория прагматики человеческой коммуникации. При этом, жестко придерживались концепции Бейтсона, который наряду с Хейли, Фраем и Уиклендом, занял своего рода, пост консультанта в MRI. Институт посещал иногда Милтон Эриксон, методы которого уже давно изучали Хейли и Уикленд.
