на который она также направляет внимание пациента. Но в определенных ситуациях речь идет не только о мобилизации воли к смыслу; там, где она спрятана, не осознана, вытеснена, нужно ее прежде всего разбудить.
Врач в силу своей профессии постоянно имеет дело со страдающим человеком, например с неизлечимо больным. Такой пациент сталкивается (и сталкивает врача) с вопросом, не становится ли жизнь абсолютно бессмысленной перед лицом неизбежного, неотвратимого страдания. В этом случае (как, впрочем, и всегда) задача врача заключается не только в том, чтобы больной смог трудиться и получать удовольствие от жизни. Здесь речь идет также о способности пациента переносить страдание.
В конечном счете способность переносить страдание — это не что иное, как способность осуществлять то, что я называю ценностями отношения. Человеческой жизни придает смысл не только деятельность (которая соответствует способности человека к труду, и в этой связи я говорю о творческих ценностях) и не только переживания, встреча с «ты» и любовь (которые соответствуют способности человека получать удовольствие, и здесь мы говорим о ценностях переживания), но и страдание. Речь идет не просто о какой-то возможности, а о возможности осуществить высшую ценность, о шансе исполнить глубочайший смысл.
С врачебной точки зрения, а точнее со стороны пациента, важна позиция, которую он занимает по отношению к болезни. Иными словами, важно достоинство, с которым он переносит свое судьбоносное страдание. То, как он это делает, несет в себе возможность осуществления смысла. Как не процитировать здесь стихотворение Юлиуса Штурма, переложенное на музыку Хуго Вольфом [44], [45]:
Спускается ночь, сгущается тьма, и радость и боль пронзают.
И лишь осознаешь, осмыслишь — они как туман исчезают.
Всевышнему сердце открой, поведай,
О том, что случилось в жизни с тобой, о радостях и о бедах [46].
Действительно, важно то, как человек принимает свою судьбу, если он более не в состоянии каким-то образом на нее повлиять. Иными словами, там, где более невозможно действовать и формировать свою судьбу, необходимо занять достойную позицию.
Мы понимаем, насколько был прав Гёте, утверждавший, что «нет такого положения, которое нельзя было бы облагородить достижением или смирением». Мы лишь добавим, что по крайней мере в смысле достойного проживания страданий и собственной судьбы смирение уже само по себе достижение, и даже больше — высшее достижение, на которое способен человек. Вот что имел в виду Герман Коэн [47], когда говорил, что «высшее достоинство человека заключается в страдании».
Попробуем ответить на вопрос, почему смысл, который открывает человеку страдание, считается высшим из возможных. Ценности отношения превосходят ценности творчества и переживания, поскольку смысл страдания превосходит смысл любви в димензиональном отношении. Почему же? Будем исходить из того, что homo sapiens (человек разумный) включает в себя homo faber (человека творящего), исполняющего смысл своего бытия через труд, homo amans (человека любящего), который обогащает свою жизнь смыслом через переживания, встречу с «ты» и любовь, а также homo patiens (человека страдающего), который претерпевает страдания. Homo faber — это так называемый человек успеха; ему известны только две категории, в которых он и мыслит свою жизнь: успех и неудача. Он существует на линии между двумя экстремумами этики успеха. По-другому обстоит дело с человеком страдающим. Его категории — это далеко не «успех» и «неудача», это «исполнение» и «отчаяние». С этими категориями он располагается вертикально по отношению к этике успеха. «Исполнение» и «отчаяние» относятся к другому измерению; человек страдающий может реализовать себя даже в ситуации крайней неудачи, поражения. Итак, мы видим, что «исполнение» и «неудача» не исключают друг друга, так же как и «успех» и «отчаяние». Но это можно понять лишь с точки зрения димензиональной разницы между парами двух категорий. Конечно, если бы мы спроецировали триумф человека страдающего, который осуществляет смысл и самого себя через страдание, на линию этики успеха, тогда он выглядел бы точкой из-за разницы в измерениях, то есть как ничто, как абсурд. Иными словами, в глазах человека творящего триумф человека страдающего кажется глупостью и вызывает у него негодование.
При всем этом мы понимаем, что прежде чем возникает необходимость с достоинством принять судьбу как данность, у нас есть возможность осуществить творческие ценности, то есть взять в руки свою судьбу, осуществляя достойную деятельность. Даже если смысловые возможности, которые раскрываются в страдании, по своей ценности превосходят смысловые возможности творчества, приоритет все же остается за смыслом, который человек осуществляет через творчество. Брать на себя не судьбоносное, а лишнее страдание было бы не достижением, а блажью. Ненужное страдание, согласно Максу Броду, — это неблагородное несчастье.
Что же все это значит для врачебной практики? Например, карцинома, которую можно прооперировать, не является болезнью, из-за которой страдание имело бы смысл, это было бы преднамеренным страданием. Такому пациенту стоило бы проявить храбрость и лечь на операционный стол, а человеку с неоперабельной карциномой, неистово спорящему со своей судьбой, было бы необходимо смирение. Боль в целом не является чем-то судьбоносным и необходимым, она скорее представляет собой бессмысленное страдание; даже в крайних случаях существуют способы унять боль. Ни в коем случае человеку не надлежит отказываться от наркоза или местной анестезии или, при заболевании, не поддающемся хирургическому вмешательству, от обезболивающих; на это мог пойти такой человек, как Фрейд, ведь он до последнего не принимал анальгетиков, совершая подвиг в виде героического отказа. Но такого отказа не требуется от каждого человека. Нельзя называть подвигом всякий преднамеренный отказ от обезболивания.
Врачи часто наблюдают, как в человеке происходит поворот от возможности придать своей жизни смысл через творчество (такая возможность присутствует на переднем плане повседневного бытия среднестатистического человека) к необходимости придать ей смысл через страдание и принятие своей судьбы. Далее на конкретном примере мы покажем, как вынужденный отказ не только от труда и содержащихся в нем возможностей смысла, но и от любви способен привести человека к восприятию иной возможности исполнения смысла. Эта возможность как раз таки и заключается в проживании ситуации, связанной с судьбоносным обнищанием смысловых возможностей.
Ко мне обратился пожилой практикующий врач. Год назад умерла его горячо любимая жена, и он никак не мог справиться с потерей. Мы спросили глубоко удрученного пациента, думал ли он о том, что произошло бы, если бы он умер раньше, чем она. «Сложно представить себе, — ответил он, — насколько моя жена была бы огорчена». Нам было достаточно лишь обратить на это его внимание.
