[185] Сновидение 6: В последующие ночи данный сон повторялся дважды. Ей снилось, что она идет по той же каменистой, темной тропе, по которой ходит всегда, – тропе с картины Уоттса. Однако на этот раз рядом росли деревья (всегда есть деревья, или склон холма, или каньон). Был сильный ветер. Как обычно во сне, каждый шаг давался ей с большим трудом. Внезапно мимо нее пронеслась какая-то фигура. Закрывая глаза рукой, фигура сказала: «Не смотри, а то ослепнешь». Она стояла у входа в большую пещеру; внезапно в пещере вспыхнул свет, и там, внизу, на земле, лежали вы. Вы были связаны по рукам и ногам какими-то путами. Ваша одежда была рваной и грязной, а лицо – залито кровью. Очевидно, вы испытывали ужасные страдания. По вашему телу сновали сотни гномов, пигмеев или лилипутов, и они мучили вас. У одних были топорики, которые они вонзали вам в руки и ноги, у других – крошечные пилы. Сотни гномов тыкали в вас маленькие штуковины, похожие на благовонные палочки, но покороче, с раскаленными докрасна концами. Вы были похожи на Гулливера, по которому бегали лилипуты. Вы увидели С. и сказали: «О, миссис С., ради бога, вытащите меня из этой проклятой дыры». (Вы всегда сквернословите во снах С.). Она была в ужасе и сказала: «Да-да, доктор Принс, я иду», но не могла пошевелиться; а потом все это исчезло, все стало черным, как будто она ослепла. Вскоре свет вспыхнул снова и осветил пещеру, и она снова могла видеть. Так произошло три или четыре раза. Она все повторяла: «Я иду, я иду» – и пыталась сделать шаг. С этими словами она и проснулась. При пробуждении она не могла пошевелиться и ничего не видела. [Там же, стр. 170.]
[186] Автор не сообщает подробностей анализа этого сновидения, «дабы не утомлять читателя», и приводит только следующее резюме: «Сновидение представляется символическим отражением представлений субъекта о жизни (каменистая тропа), страха перед будущим, смотреть в которое, по ее словам, она страшилась годами; а также чувства, что будущее „слепо“ в том смысле, что она „ничего не видит впереди“. Особое место в сновидении занимает мысль, что пациентка будет подавлена, „потеряна“, „сметена“, если заглянет в это будущее. Следовательно, она не должна смотреть. И все же в жизни бывают моменты, когда она четко осознает свое будущее; например, во сне она все-таки смотрит в пещеру (будущее). При вспышке света приходит осознание – она видит своего сына (подвергшегося метаморфозе через замещение другим человеком), которого мучают и сковывают (связывают) нравственные „уколы“ жизни. Затем следует символическое представление (паралич) ее полной „беспомощности“: она не в состоянии ни помочь ему (или другому человеку), ни изменить условия собственной жизни. Наконец, наступают предсказанные последствия этого осознания. Ее одолевает слепота, и в этой степени сон является осуществлением страха». [Там же, стр. 171.]
[187] В заключение автор пишет: «В этом сновидении, как и в других, мы не находим никаких „неприемлемых“ и „вытесненных желаний“, никакого „конфликта“ с „подвергнувшимися цензуре мыслями“, никакого „компромисса“, никакого „сопротивления“ и никакой „маскировки“, призванных обмануть сновидицу, т. е. ни одного из тех элементов и процессов, которые Фрейд и его школа психологии полагают фундаментальными» (стр. 173).
[188] Из этого утверждения в первую очередь следует вычеркнуть слова «как и в других», ибо другие сновидения анализируются настолько неадекватно, что автор не имеет права выносить такое суждение на основании предшествующих «анализов». Обоснованием подобному выводу может послужить разве что последнее сновидение. Рассмотрим его более подробно.
[189] Мы не станем задерживаться на постоянно повторяющемся символе картины Уоттса, в которой фигура Любви отсутствует и в сновидении 5 заменена кошками. Здесь ее заменяет фигура, предупреждающая сновидицу, чтобы она не смотрела, иначе «ослепнет». Далее появляется еще один весьма примечательный образ: аналитик в порванной, грязной одежде. Его лицо окровавлено, а сам он связан по рукам и ногам, напоминая Гулливера. Принс замечает, что в этой мучительной ситуации находится сын пациентки, но утаивает дальнейшие подробности. Откуда берутся путы, окровавленное лицо, разорванная одежда, что означает ситуация Гулливера – об этом мы ничего не знаем. Поскольку пациентка «не должна смотреть в будущее», пещера означает будущее, утверждает Принс. Но почему будущее символизируется пещерой? Автор молчит. Как получается, что сын замещается аналитиком? Принс упоминает о беспомощности пациентки по отношению к сыну и замечает, что она так же беспомощна по отношению к аналитику, ибо не знает, как выразить свою благодарность. Но это, если можно так выразиться, два совершенно разных вида беспомощности, которые отнюдь не объясняют конденсацию (сгущение) этих двух личностей. В данном случае отсутствует существенная и недвусмысленная tertium comparationis[52]. Все подробности ситуации Гулливера, особенно раскаленные докрасна благовонные палочки, остаются без анализа. Кроме того, автор обходит молчанием и другой чрезвычайно важный факт, а именно адские пытки, которым подвергается сам аналитик.
[190] В сновидении 3 аналитик бьет пациентку камнем по голове. Судя по всему, здесь эта пытка получает дальнейшее развитие и перерастает в адскую фантазию мести. Без сомнения, она была придумана пациенткой и предназначалась для аналитика (а возможно, и для сына); вот что говорит сновидение. Этот факт требует тщательного анализа. Если сына действительно «мучают нравственные уколы жизни», то мы определенно желаем знать, почему во сне пациентка умножает эту пытку в сто раз, вводит сына (или аналитика) в ситуацию Гулливера, а затем помещает Гулливера в «проклятую дыру». Почему во сне аналитик обязательно сквернословит? Почему пациентка встает на место аналитика и говорит, что не может помочь, когда на самом деле все наоборот?
[191] Здесь путь ведет вниз, в ситуацию осуществления желаний. Но автор не пошел по этому пути; он либо не задал себе ни одного из этих вопросов, либо ответил на них слишком поверхностно. Стало быть, и этот анализ следует признать «неудовлетворительным»[53].
[192] Тем самым рушится последняя опора для критики теории сновидений. Критик должен проводить свои исследования так же тщательно, как основатель теории, и уметь объяснить, по крайней мере, основные моменты сновидения. Но в анализах автора, как мы видели, самые важные моменты отбрасываются в сторону. Психоанализ нельзя вытащить из шляпы, как кролика – сие подтвердит всякий, кто пытался это сделать; выражение unumquemque movere lapidem[54] будет ближе к истине.
* * *
[193] Уже закончив работу над этим обзором, я наткнулся на критику, которую Эрнест Джонс[55] обрушил на статью Мортона Принса. Из ответа Принса мы узнаем, что он не утверждает, что использовал психоаналитический метод. В этом случае, как мне кажется, он вполне мог бы воздержаться от обсуждения открытий психоанализа. Его аналитические методы, как показывают вышеприведенные примеры, настолько лишены научной основательности, что выводы, к которым он приходит, не дают ни малейших оснований для сколько-нибудь серьезной критики фрейдовской теории сновидений. Остальные его замечания, включая признание, что он никогда не сможет разделить взгляды психоаналитической школы, отбивают у меня всякую охоту не только и далее пытаться растолковать ему проблемы психологии сновидений, но и обсуждать его ответ Джонсу. Я ограничусь лишь выражением искреннего сожаления по поводу того, что столь видный ученый опустился до отрицания научной подготовки и научного мышления своих оппонентов.
VII
О критике психоанализа
Zur Kritik über Psychoanalyse // Jahrbuch für psychoanalytische und psychopathologische Forschungen II (Вена / Лейпциг, 1910), 743–746.
