Вы помните из первой лекции, сколько усилий я приложила, чтобы добиться прочной привязанности ребенка и поставить его в состояние зависимости от меня. Я не стремилась бы к этому с такой энергией, используя множество приемов, если бы считала возможным провести детский анализ без такого переноса. Но нежная привязанность, положительный перенос являются предварительным условием всей дальнейшей работы. Разумеется, ребенок в большей степени, чем взрослый пациент, склонен верить только тем, кого любит, и только тогда выполняет что-либо, когда делает этого из любви к известному лицу. Для детского анализа эта привязанность необходима в гораздо большей степени, нежели для анализа взрослого пациента. Первый преследует, кроме аналитических целей, отчасти и воспитательные, на которых мы впоследствии остановимся более подробно, успехи же воспитания всегда (а не только при детском анализе) колеблются в зависимости от чувства привязанности у воспитанника к воспитателю. Мы не можем также сказать, что при детском анализе достаточно одного лишь переноса для достижения наших целей, независимо от того, имеет ли он положительный или отрицательный характер. Мы знаем, что в случае со взрослыми мы можем в течение долгого времени мириться с отрицательным переносом, который мы используем в своих целях, подвергая его систематическому толкованию и отыскивая его первопричины. При детском же анализе отрицательные импульсы, направленные против аналитика, являются прежде всего помехой, как бы много материала для выводов они нам ни давали. Мы стремимся разрушить и уничтожить их по возможности скорее. Настоящая плодотворная работа может быть осуществлена только при положительной привязанности.
Возникновение такой нежной привязанности мы описали подробно при рассмотрении введения в анализ. Проявления ее в фантазиях и поступках почти ничем не отличаются от таких же поступков у взрослых пациентов. Проявления отрицательного переноса мы встречаем во всех тех случаях, когда мы освобождаем из бессознательного часть вытесненного материала и навлекаем на себя благодаря этому сопротивление со стороны эго. В этот момент мы кажемся ребенку самым опасным и страшным искусителем и вызываем на себя все проявления ненависти и протеста, которые прежде относились к его собственным запрещенным импульсам.
Ниже я подробно привожу фантазию переноса, рассказанную мне неоднократно упоминавшейся здесь маленькой девочкой, страдавшей неврозом навязчивых состояний. Внешний повод к возникновению этой фантазии был, очевидно, дан мной, так как я навестила ее накануне в ее домашней обстановке и присутствовала при ее вечерней ванне. На другой день она начала свой сеанс словами: «Ты посетила меня в то время, когда я принимала ванну; в следующий раз я навещу тебя, когда ты будешь принимать ванну». Несколько позже она поведала мне свою фантазию, возникшую после моего ухода, когда она лежала в постели, готовясь заснуть. Ее собственные пояснения и примечания я привожу в скобках:
«Все богатые люди не могли терпеть тебя. Твой отец, который был очень богат, тоже не мог тебя терпеть. (Это значит, что я сердита на твоего отца, ты, наверное, это знаешь.) И ты никого не любила и ни с кем не проводила сеансов. Мои родители тоже ненавидели меня; и Ганс, и Энни, и Вальтер тоже ненавидели меня, все люди во всем мире ненавидели нас, даже люди, которые не знали нас, даже мертвые. Итак, ты любила только меня, а я — только тебя, и мы всегда были вместе. Все другие люди были очень богаты, а мы обе были очень бедны. Мы ничего не имели, даже платьев не было у нас, потому что они все отняли. Только диван остался в комнате, и мы обе спали на нем. Но мы были очень счастливы друг с другом. И тогда мы подумали, что у нас должен быть маленький ребенок. Тогда мы смешали большое и маленькое, чтобы сделать ребенка. Но потом мы подумали, что некрасиво делать ребенка из этого. И мы начали смешивать лепестки цветов и другие вещи, и это дало мне ребенка, потому что он был во мне. Он оставался во мне довольно долго мама рассказывала мне, что дети остаются очень долго в своих матерях), а потом пришел доктор и вынул его, но я вовсе не была больна (обыкновенно матери болеют, так сказала моя мама). Ребенок был такой славный и милый, и мы подумали, что и мы хотели бы быть такими милыми, и мы превратились в совсем маленьких людей. (Это происходит, мне кажется, оттого, что мы выяснили, что я хотела бы быть такой же маленькой, как Вальтер и Энни.) И так как мы ничего не имели, то стали строить дом из розовых лепестков, и кровати из розовых лепестков, и подушки, и матрацы, все было сшито из розовых лепестков. Там, где оставалось место, мы вставляли какие-то белые кусочки. Вместо обоев у нас было тончайшее стекло, а на стенах были вырезаны разные узоры. Кресла тоже были вырезаны из стекла, но мы были такими легкими, что кресла не ломались, и мы не были слишком тяжелыми для них. (Я думаю, что моя мать потому не участвует в этом сновидении, что я вчера была на нее сердита.)»
Затем следует еще подробное описание мебели и домашней утвари. Она продолжала развивать, очевидно, в этом направлении свою фантазию до тех пор, пока не уснула. При этом она придает большое значение тому, что наша бедность, о которой она говорила вначале, совершенно исчезла под конец и что мы имели гораздо более красивые вещи, чем богатые люди, о которых она упоминала.
Однако эта же пациентка рассказывает мне в другой раз, что внутренний голос предостерегает ее относительно меня. Он говорит: «Не верь Анне Фрейд. Она лжет. Она тебе не поможет, она сделает тебя еще более гадкой. Она изменит даже твою внешность так, что ты станешь некрасивой. Все, что она говорит тебе, неправда. Скажи, что тебе нездоровится, оставайся в постели и не ходи к ней сегодня». Она заставляет этот голос умолкнуть и говорит, что она должна будет рассказать все это во время сеанса.
Другая маленькая пациентка в период, когда мы обсуждаем вопрос о ее онанизме, видит меня во всевозможных унизительных положениях, нищенкой, бедной старухой, а однажды она увидела меня одну, стоящей посреди комнаты, и множество чертей, танцующих вокруг меня.
Таким образом, вы видите, что мы становимся, как и при анализе взрослых, мишенью, на которую устремляются, смотря по обстоятельствам, положительные или отрицательные импульсы пациентов. После этих примеров мы могли бы сказать, что при детском анализе перенос осуществляется в полной мере. Тем не менее нас ожидает разочарование именно в этой области аналитической работы. Хотя ребенок поддерживает очень живую связь с аналитиком, хотя он открывает при этом многие реакции, выработавшиеся у него в результате взаимоотношений со своими родителями, хотя в смене, интенсивности и выражении своих чувств он дает нам важнейшие указания относительно формирования своего характера, тем не менее невроз переноса как таковой у ребенка не возникает.
Все вы знаете, что я подразумеваю под этим. Взрослый невротик во время аналитического лечения постепенно видоизменяет симптомы, по поводу которых он обратился к аналитику. Он отказывается от своих старых объектов, с которыми были связаны его фантазии, и фиксирует заново свой невроз вокруг личности аналитика. Мы говорим, что он заменяет существовавшие до настоящего времени симптомы симптомами переноса, переводит свой невроз, каков бы он ни был, в невроз переноса и направляет теперь все свои анормальные реакции на новый объект, на аналитика. На этой новой, привычной для аналитика почве, на которой он может вместе с пациентом проследить возникновение и рост отдельных симптомов, на очищенном таким образом операционном поле происходит затем окончательная борьба, постепенное осознание болезни и раскрытие ее бессознательного содержания.
Мы можем указать две теоретические причины, в силу которых такое течение болезни с трудом может быть осуществлено у маленького ребенка. Одна из этих причин кроется в структуре детской личности, другая — в аналитике, работающем с детьми.
Ребенок не соглашается, подобно взрослому, на «переиздание» своих любовных привязанностей, потому что — если можно так выразиться — старое издание еще не разошлось. Его первоначальные объекты, родители, существуют еще как любовные объекты в реальности, а не в фантазии, как это имеет место у взрослого невротика; между родителями и ребенком существуют все взаимоотношения, типичные для повседневной жизни, все радости и горести переживаются реально и связаны еще с ними. Аналитик попадает в эту ситуацию как новое лицо, и ему приходится, вероятно, делить с родителями любовь или ненависть ребенка. Ребенок не испытывает необходимости заменить в своих переживаниях родителей аналитиком; последний не доставляет ребенку — по сравнению с первоначальными объектами — всех тех благ, которые ощущает взрослый пациент, заменяя фантастические объекты реально существующим лицом.
