движемся не к универсальной, а к персональной, глубоко личной религиозности, и каждый сможет найти собственный, исконный язык общения с Богом».
Это, конечно, не означает, что перестанут существовать общие ритуалы и символы. Ведь хотя на свете есть много языков, многие из них пользуются одинаковыми буквами. Так или иначе, многие религии в своем разнообразии похожи на языки. Никто не скажет, что один язык лучше другого. Говоря на любом языке, человек может приближаться к единой истине, ошибаться и даже лгать. Так человек может прийти к Богу — единому Богу — посредством любой религии.
Возможно, нам стоит не говорить о Боге, а только обращаться к нему. Фразу Людвига Витгенштейна «О чем человек не может говорить, о том он должен молчать» мы можем перевести не только с английского языка на наш родной, но и с агностического на теистический: о ком не получается говорить, тому нужно молиться.
Сегодня пациенты обращаются к психиатру, потому что сомневаются в смысле своей жизни или же вообще отчаялись его найти. Однако современному человеку не пристало жаловаться на отсутствие смысла жизни, ему стоит лишь открыть глаза и заметить, что, хотя мы и живем в обществе благосостояния, вокруг нас есть много людей, испытывающих нужду. Мы радуемся преимуществам свободы, но где же ответственность за других? Тысячи лет человечество пробивалось к вере в одного Бога — к монотеизму. Но пришло ли оно к знанию о едином человечестве, к знанию, которое я хотел бы назвать моноантропизмом? Это знание предполагает, что человечество едино, невзирая на все разнообразие, принадлежность к той или иной расе или политической партии.
Критика динамического психологизма
Ван Дузен утверждает следующее: «В основе любой терапии лежит определенное мировоззрение; но только экзистенциальный анализ говорит о нем открыто». Действительно, всякой психотерапии присуща определенная антропологическая концепция, в том числе и психоанализу. Известный психоаналитик Пауль Шильдер заявлял, что психоанализ есть мировоззрение. Итак, любая психотерапия основана на сознательных антропологических суждениях или на неосознанных предположениях. Благодаря Зигмунду Фрейду мы знаем, насколько может быть опасным то, что человек не осознаёт свое психическое содержание [54] и, с позволения сказать, свою духовную позицию. Возьму на себя смелость утверждать, что, например, в тот момент, когда психоаналитик говорит пациенту лечь на кушетку и рассказать про свои свободные ассоциации, он уже демонстрирует собственное представление о человеке, которое выносит за скобки личность пациента, избегает прямого зрительного контакта. Если психоаналитик склоняется к воздержанию от всякого суждения, это уже являет собой некое его суждение. Как это выглядит на практике? Рассмотрим свободные ассоциации, на которых, как известно, строится метод психоанализа. «В указании психоаналитика на то, что пациент должен отдаться потоку свободных ассоциаций, уже не содержится свободы выбора для пациента — что он может и должен делать, и таким образом вопрос о цели и ориентирах уже получает частичный ответ» [55].
Даже такой авторитетный и известный специалист, как нью-йоркский психоаналитик Эмиль Гутейль, главный редактор «Американского журнала психотерапии», предостерегающе заявляет: «Сегодня редкий пациент следует за своими по-настоящему спонтанными ассоциациями. Большинство ассоциаций, которые возникают у пациента в ходе длительного курса психоанализа, никак не назовешь свободными, ведь они производятся с расчетом на то, чтобы в итоге соответствовать идеям аналитика и понравиться ему. У пациентов, проходящих лечение у последователей Адлера, обнаруживаются исключительно проблемы с властью, а их конфликты объясняются исключительно тщеславием, стремлением к превосходству и прочим. Пациенты юнгианцев изливают на своих врачей поток архетипов и всевозможных символов. Фрейдисты видят у своих пациентов подтверждение комплекса кастрации, травму рождения и так далее».
Способен ли учебный анализ помочь избавиться от бессознательных оценочных суждений? Мне кажется, что он скорее способствует их возникновению. Уильям Сарджент в своей книге «Битва за разум» даже заявил, что курс психоанализа можно считать завершенным, только когда пациент полностью принял взгляды психотерапевта и сопротивление психоаналитическому трактованию его прошлого было сломлено. Несомненно, это слишком категоричная точка зрения, но так же несомненно и то, что нью-йоркский психоаналитик Дж. Мармор [56] неспроста предупреждает нас о следующем: «Психоаналитику не стоит расценивать критику, адресованную ему самому или психоанализу, как выражение психологического сопротивления пациента». Стоит заметить, что в противоположной ситуации, в случае отсутствия сопротивления со стороны пациента, то есть при положительном переносе, пациент относится к психоанализу вообще без какой-либо критики. Все это касается и учебного анализа. Лондонский психолог Ганс Юрген Айзенк категорично поясняет, что человек, прошедший курс учебного анализа, «более не способен объективно, непредвзято относиться к психоаналитическим концепциям». «Если психоаналитик заявляет, что психиатр академической школы не способен при всем желании дать правильную психологическую интерпретацию, значит, научную дискуссию можно считать завершенной, поскольку речь идет о вопросе веры, а не о науке», — поясняет Герберт Вайтбрехт. Однако запугиванию подвергаются не только те участники научной дискуссии, которые не прошли учебный анализ и которым вследствие этого не дают сказать слова. Подобным образом пытаются манипулировать и общественным мнением, внушая людям чувство вины. Кажется, если ты выступаешь против психоанализа, у тебя автоматически подозревают невроз или же считают тебя сторонником репрессий, реакционером, антисемитом или даже нацистом.
Суть психологизма заключается в том, что он делает выводы о содержании какого-то духовного или мыслительного акта исходя из психологической основы его возникновения. Иными словами, психологизм стремится к логическому суждению исходя из психологической подоплеки. Курц пишет о самом Фрейде следующее: «Неосторожность Фрейда, которая заключалась в том, что в борьбе за психоанализ он стал использовать психологизацию, то есть обращался к бессознательному, может свидетельствовать о тенденциях, выходящих за рамки науки». «Интерес к психологическому обоснованию, — говорит Дитрих Хильдебранд, — к тому, почему человек выражает определенное мнение или утверждает что-то относительно какой-то теории, — все это постепенно вытеснило интерес к вопросу о правильности самого мнения, утверждения или теории; все это привело к катастрофическому искажению, a disastrous perversion [57]».
К примеру, Зигмунд Фрейд видит в философии «одну из достойнейших форм сублимации вытесненной сексуальности, ничего более» [58]. Становится понятным, почему Шелер говорил о психоанализе как об алхимии, в которой влечения могут превращаться в такие явления, как добро и любовь. М. Босс считает, что «очень сложно представить себе, будто такой уникальный пример экзистенции, который явил нам сам Фрейд, можно свести к влечениям. Превращение влечений как таковых в человеческое самопожертвование ради науки и поиска истины, которое характеризует судьбу Фрейда, никогда не будет доступно нашему пониманию».
Конечно, могут быть случаи, в которых переживания и забота о конечном и высшем смысле жизни — это не более
