недавно рассказанной фантазии: «Пришел водопроводчик и отвинтил ванну, а потом воткнул мне в живот сверло» – корректируется следующим образом: большая ванна означает попку, сверло или отвертка, как уже было истолковано тогда, – пипику [55]. Эти фантазии идентичны. Открывается также новый подход к страху Ганса перед большой ванной, который, впрочем, уже ослабел. Ему неприятно, что его «попка» слишком маленькая для большой ванны.
В последующие дни мать постоянно выражает свою радость по поводу выздоровления малыша.
Дополнение, сделанное отцом неделю спустя.
Уважаемый профессор! Я хотел бы дополнить историю болезни Ганса следующим.
1. Ремиссия после первого разъяснения не была такой полной, как я, возможно, ее изобразил Правда, Ганс выходил на прогулку, но лишь под принуждением и с сильной тревогой. Однажды дошел со мной до станции «Главная таможня», откуда еще был виден наш дом, но дальше идти не захотел.
2. По поводу малинового сока и ружья [Schießgewehr]. Малиновый сок Ганс получает при запоре. Ганс часто путает слова «стрельба» [Schießen] и «испражнение» [Scheißen].
3. Когда Ганс стал спать отдельно от нас в своей собственной комнате, ему было примерно четыре года.
4. Некоторый остаток присутствует еще и теперь, но он выражается не в страхе, а в нормальной потребности задавать вопросы. В основном вопросы относятся к тому, из чего сделаны вещи (трамваи, машины и т. д.), кто делает вещи и т. д. Для большинства вопросов характерно то, что Ганс спрашивает, хотя он уже сам себе дал ответ. Он хочет только удостовериться. Однажды, когда он меня весьма утомил своими вопросами и я ему сказал: «Неужели ты думаешь, что я могу ответить на все твои вопросы?» – он мне сказал: «Ну, я думал, раз ты знал о лошади, то знаешь и это».
5. О болезни Ганс говорит больше исторически: «Тогда, когда у меня была „глупость“».
6. Нерастворенный остаток заключается в том, что Ганс ломает себе голову над вопросом: какое отношение имеет к ребенку отец, если над свет его производит мать? Это можно заключить из вопросов, таких как: «Правда, что я принадлежу и тебе?» (Он имеет в виду, что не только матери.) То, почему он мне принадлежит, ему не ясно. И наоборот, у меня нет прямого доказательства того, что он, как Вы полагаете, подглядел коитус родителей.
7. Наверное, при изложении следовало бы обратить больше внимания на интенсивность тревоги, иначе кто-нибудь скажет: «Если бы его как следует отшлепали, он бы давно уже ходил гулять».
В заключение добавлю: с последней фантазией Ганса была также преодолена тревога, происходящая от комплекса кастрации, ожидание неприятного обратилось в надежду на лучшее. Да, приходит врач, водопроводчик и т. п., отнимает пенис, но только для того, чтобы дать взамен больший. Впрочем, пусть наш маленький исследователь заблаговременно обретает опыт, что всякое знание фрагментарно и что на каждой ступени всегда сохраняется нерастворенный остаток.
Теперь это наблюдение над развитием и разрешением фобии у пятилетнего мальчика я должен буду проверить в трех направлениях: во-первых, насколько оно подкрепляет утверждение, высказанное мной в «Трех очерках по теории сексуальности»; во-вторых, что оно может дать для понимания этой столь часто встречающейся формы болезни; в-третьих, что можно из него извлечь для объяснения душевной жизни ребенка и для критики наших воспитательных целей.
Мое впечатление сводится к тому, что картина детской сексуальной жизни, какой она выявляется из наблюдения над маленьким Гансом, весьма хорошо согласуется с описанием, которое я дал в моей «Теории сексуальности», основываясь на психоаналитических исследованиях взрослых людей. Но прежде чем приступить к прослеживанию деталей этого согласования, я должен покончить с двумя возражениями, которые выдвигаются против использования этого анализа. Первое гласит: маленький Ганс – это не нормальный ребенок, а как видно из следствия, то есть заболевания, он предрасположен к неврозу, маленький «дегенерат», и поэтому недопустимо переносить выводы, которые, возможно, действительны для него, на других, нормальных детей. Это возражение, поскольку оно не полностью упраздняет, а лишь ограничивает ценность наблюдения, я приму во внимание позже. Второе, более жесткое возражение будет гласить, что анализ ребенка его отцом, который приступает к работе, будучи заинтересованным в моих теоретических представлениях, исполненным моих предрассудков, вообще лишен объективной ценности. Само собой разумеется, ребенок в большой степени внушаем, быть может, особенно по отношению к отцу, как ни к одному другому человеку; ради отца он позволит навязать себе все что угодно в благодарность за то, что тот так много с ним занимается. Его высказывания не будут иметь доказательной силы, а то, что он производит в мыслях, фантазиях и сновидениях, разумеется, следовало в направлении, которое ему всеми средствами навязывали. Короче, все это снова «внушение», и разоблачить его у ребенка очень просто в сравнении со взрослым.
Странное дело; я могу вспомнить, как 22 года назад, когда я начал вмешиваться в спор научных мнений, с какой насмешкой было воспринято тогда старшим поколением неврологов и психиатров выдвижение тезиса о суггестии и ее воздействиях. С тех пор ситуация основательно изменилась; неудовольствие перешло в чересчур любезную услужливость, и случилось это не только благодаря влиянию, которое на протяжении этих десятилетий оказывали работы Льебо, Бернгейма и их учеников, но также и потому, что тем временем было совершено открытие, способное связать экономию мыслительной деятельности с применением модного термина «суггестия». Ведь никто не знает и никто не пытается узнать, что такое внушение, на чем оно основывается и когда оно возникает; достаточно того, что все неудобное в психической жизни можно называть «суггестия».
Я не разделяю популярного ныне мнения, что детские высказывания сплошь произвольны и ненадежны. Произвола вообще нет в психическом; ненадежность в высказываниях детей происходит от превосходящей силы их фантазии, подобно тому как ненадежность высказываний взрослых – от превосходящей силы их предубеждений. Обычно и ребенок также не лжет без причины, и в целом ему присуща бо́льшая склонность к любви к правде, чем у взрослых. Отвергнув все вместе сообщения нашего маленького Ганса, мы, несомненно, совершили бы по отношению к нему явную несправедливость; напротив, можно совершенно четко различить, где он лукавит или скрывает под давлением сопротивления, где он, сам ничего не решая, соглашается с отцом, что нельзя считать доказательством, и где он, избавленный от давления, фонтанируя, сообщает то, что является его внутренней правдой и что до сих пор он знал только один. Большей надежностью не отличаются и показания взрослых. Остается сожалеть, что никакое изложение психоанализа не может передать
