нет ни малейших оснований полагать, что необходимость сделать выбор в лабораторной ситуации, — пусть даже трудный выбор, как в эксперименте Аша или в моем исследовании, — травмирует человека, угрожает или вредит его благополучию. Однажды в разговоре с одним государственным чиновником, выступавшим за введение жестких ограничений в области психологических экспериментов, я спросил, сколько в его картотеке сообщений о реальных случаях травматизации испытуемых, которые требовали бы столь радикальных мер. Он сказал, что ему неизвестны такие случаи. Если это так, то разговоры о необходимости принятия государственных мер, которые ограничивали бы экспериментальную деятельность психологов, совершенно нереалистичны.
Впрочем, дело обстоит не так просто. Загвоздка в том, что отсутствие негативных эффектов невозможно доказать, особенно если речь идет о поведенческих или психологических последствиях. Какиё бы методы мы ни использовали для обнаружения негативных последствий — устный опрос испытуемых, обследование с помощью вопросников или иные методы, всегда существует вероятность непредвиденных негативных эффектов, даже в том случае, если мы не обнаружили их с помощью этих методов. Поэтому с абсолютной уверенностью никому и никогда не удастся постулировать отсутствие негативных эффектов вообще. С точки зрения логики такое умозаключение, возможно, и справедливо, однако оно не дает нам достаточных оснований заявлять, что психологический эксперимент обязательно имеет для испытуемого негативные последствия. Единственное, что мы можем сделать в данной ситуации, это положиться на наши лучшие методики и попытаться с их помощью установить факты, чтобы затем уже в соответствии с этими установленными фактами сформулировать общие принципы экспериментальной деятельности.
Ролевая игра: решение проблемы?
Возможен ли некий компромиссный вариант экспериментальной процедуры, который примирил бы этические и технические требования к проведению социально-психологических экспериментов, который оберегал бы испытуемых и вместе с тем позволил бы социальным психологам продолжать экспериментальные исследования? Некоторые психологи предлагают использовать в экспериментах, требующих дезинформации испытуемого, метод ролевой игры. Предполагается, что данный метод позволит не утаивать от испытуемого истинные цели и характер исследований: испытуемый будет знать, что ситуация инсценирована, однако он получит инструкцию, предписывающую ему действовать так, как он действовал бы в аналогичной ситуации в реальной жизни. Например, в моем эксперименте по изучению феномена подчинения экспериментатор должен был бы сказать испытуемому примерно следующее: «Представьте, что вы в качестве испытуемого участвуете в эксперименте и вам велят наказывать ударами тока другого человека». В этом случае испытуемый вступал бы в эксперимент, зная, что «жертва» не получает ударов, и спокойно делал бы то, что предписывает ему роль.
Несомненно, ролевая игра может быть полезна в экспериментальной деятельности. Любой исследователь, если он серьезно относится к постановке эксперимента, использует метод ролевой игры, чтобы проверить в действии придуманную им лабораторную ситуацию. Вместе со своими ассистентами он неоднократно «проигрывает» ее, желая посмотреть, как протекает процедура. Таким образом, метод моделирования не нов в социальной психологии, но он полезен лишь на подготовительном этапе, тогда как нам предлагают воспользоваться им на заключительной стадии экспериментального исследования. Впрочем, даже введение в процедуру эксперимента ролевой игры не решает главную научную проблему. После того как осведомленный испытуемый «сыграет» роль неосведомленного, перед нами встанет вопрос: можно ли считать, что наивный испытуемый продемонстрировал бы такое же поведение, какое продемонстрировал осведомленный испытуемый? Чтобы определить, в какой мере «игровое» поведение соответствует «неигровому», нам опять-таки придется провести «настоящий» эксперимент.
Ролевая игра не освобождает нас и от этических проблем. Один из самых впечатляющих социально-психологических экспериментов с использованием ролевой методики провел в Стэнфордском университете Филип Зимбардо.
Испытуемых просили принять участие в инсценированной ситуации, имитирующей реальные условия тюремного заключения. По жребию одним испытуемым выпадала роль заключенного, другим — роль тюремного надзирателя. Каждого испытуемого, игравшего роль заключенного, забирали из дома и доставляли на машине, принадлежавшей местному отделу полиции, в инсценированную тюрьму. Несмотря на игровой характер эксперимента, ситуация оказалась столь безобразной, «надзиратели» так жестоко обращались с «заключенными», что исследователю пришлось прекратить эксперимент через шесть дней вместо запланированных двух недель. Мало того, эта инсценировка подверглась суровой критике, причем автора упрекали в неэтичности исследования. Как видите, ролевая игра не стала решением этических проблем. Чем ближе игровая ситуация приближается к реальной обстановке, тем более подлинные эмоции и поведение она порождает, включая негативные состояния, враждебное поведение и т. д. Чем нереальнее эмоции и поведение участников, тем менее адекватна инсценировка. В любой хорошо инсценированной ситуации возможны отрицательные эмоции, что опять дает повод усомниться в этичности исследования.
Келман довольно точно определил место инсценировки в социальной психологии. Он сказал, что метод инсценировки — не такое уж бесполезное орудие исследования, как думали поначалу его критики, но и не средство избавления от этических проблем, как полагали его сторонники.
Напомню, что основное техническое требование для проведения социально-психологического исследования состоит в том, что испытуемые не должны знать о целях и процедуре эксперимента, — осведомленность о его характере и целях зачастую служит основанием для исключения человека из числа участников эксперимента. Таким образом, принцип информированного согласия остается пока что недостижимым идеалом. В качестве альтернативы этому принципу некоторые психологи предлагают взять на вооружение разработанную ими концепцию предполагаемого согласия. Исследователь, задумав провести тот или иной эксперимент, проводит опрос на большой выборке, чтобы выяснить, какое отношение вызывает у людей предполагаемая экспериментальная процедура. Сами респонденты не будут участвовать в эксперименте, поскольку они уже «испорчены» знанием его деталей и целей. Но на основании заявленного ими отношения к участию в эксперименте мы можем сделать вывод о том, какую реакцию он вызовет у большинства людей. Если в целом она окажется одобрительной, исследователь займется набором добровольцев из числа людей, не участвовавших в опросе. Разумеется, с этической точки зрения эта концепция не столь безупречна, как принцип информированного согласия. Даже если сто человек скажут, что они с удовольствием приняли бы участие в таком-то эксперименте, среди реальных испытуемых всегда может найтись один, который сочтет его нечестным. Но все же мне кажется, что лучше «заручиться» согласием здравомыслящего человека, чем не иметь вовсе никакого согласия. Если по вполне понятным причинам исследователь не может сообщить испытуемому о характере исследования, он имеет возможность заранее выяснить, согласился ли бы здравомыслящий человек участвовать в качестве испытуемого в такого рода эксперименте. Положительный ответ стал бы своего рода мандатом на проведение эксперимента, отрицательный — заставил бы исследователя пересмотреть концепцию исследования.
Наверное, более перспективный путь решения проблемы — это получение от испытуемого предварительного общего согласия на его участие в эксперименте.
Испытуемый дает такое согласие, имея лишь общее представление о методах, используемых в психологических исследованиях, но еще не зная, какова будет процедура того
