унаследованного психического богатства. Кто сможет ответить на вопрос, существуют ли такие «врожденные» идеи или воплощаются ли они именно в этом случае – в сочетании с воспитанием или сами по себе – для фиксации табу? Но из факта сохранности табу следует, что первоначальное желание совершить запретное действие до сих пор существует у народов, которые придерживаются табу. У них должно иметься амбивалентное отношение к табу: в своем бессознательном они наверняка больше всего хотят нарушить запреты, однако боятся своего желания, и страх пересиливает искушение. Желание у каждого представителя первобытных народов бессознательное, как и у невротиков.
К древнейшим и важнейшим запретам принадлежат оба главных правила тотемизма – не убивать животное-тотем и избегать половой близости с членами того же клана другого пола.
Оба правила, по всей видимости, можно счесть наиболее древними и самыми сильными людскими соблазнами. Нам не дано уже этого понять, и мы не можем проверить правоту наших предположений на этих примерах до тех пор, пока нам совершенно неведомы смысл и происхождение тотемической системы. Но описание указанных табу и их совпадение напомнят всякому, кто знаком с психоаналитическими исследованиями индивидуумов, что здесь обнаруживается нечто определенное – как выражаются психоаналитики, центральное звено инфантильных желаний и ядро неврозов [107].
Разнообразие проявлений табу, которое вылилось в попытки их классификации, как я упоминал выше, сводится в итоге к единственному выводу: основанием табу служит запретное действие, к совершению которого побуждает сильная склонность в бессознательном.
Мы уже видели, но пока не осознали, что всякий, кто совершает запретное действие, сам табуируется. Как увязать этот факт с тем обстоятельством, что табу затрагивает не только человека, посягнувшего на запрет, но и тех, кто пребывает в особом физическом состоянии, а также сами эти состояния и безличные предметы? Что за опасное свойство остается неизменным при всех различных условиях? Оно может быть лишь вот чем: речь идет о способности возбуждать амбивалентность и соблазнять человека нарушением запрета.
Тот, кто нарушил табу, сам становится табу, ибо приобретает опасное свойство вводить других в искушение своим примером. Почему ему позволяется то, что запрещено другим? То есть он действительно становится заразным, поскольку всякий пример заражает желанием подражать; отсюда необходимость избегать такого человека.
Но и тот, кто не нарушал табу, рискует табуироваться, временно или даже постоянно, угодив в состояние, которое способно пробуждать запретные желания у других и вызывать амбивалентный конфликт. Большинство исключительных положений и ситуаций подпадает под определение таких состояний и внушает опасную силу. Царь и вождь возбуждают зависть своими привилегиями; полагаю, никто не откажется однажды стать царем или королем. Мертвецы, новорожденные, женщины в период кровотечений или при родах – все они искушают особой беспомощностью; только что достигший зрелости юноша вступает в пору новых удовольствий от жизни. Потому все эти лица и все эти состояния составляют табу, ведь искушению нельзя поддаваться.
Теперь мы понимаем и то, почему величина маны у различных лиц взаимно уменьшается и даже может быть частично взаимно уничтожена. Царское табу слишком велико для подданного, ибо социальное различие между ними чрезмерно. Но священник или жрец может стать удобным посредником между ними. В переводе с языка табу на язык нормальной психологии это означает, что подданный, опасаясь громадного искушения, которым чревато общение с государем, вполне может вытерпеть общение с чиновником, ибо последнему завидуют куда меньше, а положение чиновника и вовсе кажется достижимым. Сам придворный может умерить свою зависть к правителю, употребляя власть, которой он обладает. Так менее значительные различия в величине соблазнительной магической силы вызывают меньше опасений, нежели различия существенные.
Ясно также и то, каким образом нарушение определенных табу несет угрозу и почему все члены общества должны наказывать или искупать это нарушение, чтобы не пострадать самим. Если заменить сознательные душевные движения бессознательными желаниями, мы поймем, что опасность и вправду существует. Она заключается в риске подражания, стремительно ведущего к распаду общества. Если другие не станут наказывать за нарушения табу, им придется признать, что в них имеется то же устремление, что и у преступника.
Нас не должен удивлять тот факт, что прикосновение в ограничениях табу играет ту же роль, что и при délire de toucher, пусть тайный смысл запрета при табу отличается по своему содержанию от смысла при неврозе. Прикосновение есть первый шаг к установлению обладания, к попытке подчинить себе человека или предмет.
Заразительную силу, присущую табу, мы объяснили способностью – посредством ряда качеств – вводить в искушение или побуждать к подражанию. С этим утверждением как будто плохо сочетается заявление, что заразительность табу выражается преимущественно в его перенесении на материальные предметы, которые затем сами становятся носителями табу.
Способность табу к перенесению отражает доказанную при неврозах склонность бессознательного влечения смещаться ассоциативным путем, обращаться на все новые объекты. Так наше внимание вынуждено согласиться с тем, что опасной магической силе маны соответствуют две реальные способности – способность напоминать человеку о его собственных запретных желаниях и способность, явно более важная, соблазнять его нарушением запретов в пользу этих желаний. Обе способности возможно свести к одной, если мы допустим, что в первобытной душевной жизни пробуждение воспоминания о запретном действии связано с пробуждением склонности к осуществлению этого действия. В таком случае воспоминание и искушение снова сливаются. Нужно еще признать, что если пример человека, нарушившего табу, соблазняет другого к такому же поступку, то непослушание распространяется, как зараза, подобно тому, как табу переносится с человека на предмет и с одного материального объекта на другой.
Если нарушение табу возможно исправить покаянием или искуплением, означающим, по сути, отказ от какого-либо блага или свободы, это доказывает, что выполнение предписаний табу само есть отказ – от чего-то крайне желанного. Невыполнение одного отказа подменяется отказом в другом. Отсюда напрашивается вывод, что раскаяние важнее очищения в ритуалах табу.
* * *
Позволю себе подытожить то понимание, какое появилось у нас в результате уподобления табу навязчивым запретам невротиков. Табу – древнейший запрет, принудительно налагавшийся извне (какой-нибудь властью) и направленный против сильнейших людских вожделений. Желание нарушить этот запрет пребывает в бессознательном. Люди, подчиняющиеся табу, испытывают двойственное (амбивалентное) отношение к тому, что табуируется. Приписываемая табу магическая сила опирается на способность вводить в искушение; она действует сродни заразе, ибо пример заразителен, ибо запрещенное вожделение в бессознательном переносится с чего-то одного на что-то другое. Искупление нарушения табу посредством воздержания доказывает, что в основе соблюдения табу лежит именно воздержание.
III
Теперь желательно выяснить, какова ценность нашего уподобления табу навязчивому неврозу – и какова польза от предложенного
