угрызения совести за убийство этого врага. Трудно устоять перед соблазном и не заподозрить наличие среди дикарей заповеди «Не убий», усвоенной задолго до почитания какого бы то ни было божества; нарушение этой заповеди не проходит безнаказанно.
* * *
Обратимся к другим группам предписаний табу. Ограничения для победителей-убийц встречаются необыкновенно часто и по большей части крайне суровы. На Тиморе (ср. приведенные выше обычаи примирения) человек, который возглавлял военный поход, не может сразу вернуться домой. «В его распоряжение предоставляется особая хижина, в которой он с целью телесного и духовного очищения должен провести два месяца. В этот период он не имеет права ни навещать жену, ни прикасаться к пище своими руками; кормить его должно другое лицо» («Золотая ветвь» [117]). У некоторых племен даяков мужчины по возвращении из успешного похода вынуждены несколько дней оставаться в одиночестве и воздерживаться от определенной пищи; им также нельзя прикасаться к железу и общаться с женщинами. На острове Логея возле Новой Гвинеи «мужчины, убившие врага или принимавшие участие в убийстве, около недели должны скрываться в своих домах. Они избегают всякого общения с женами и друзьями, им запрещено прикасаться руками к пище, питаются они только растительной снедью, которую им приносят в особой посуде. Эти ограничения призваны уберечь мужчин от запаха пролитой крови убитого: дикари верят, что в противном случае они заболеют и умрут. У племени туарипи, или моту-моту, на юго-востоке Новой Гвинеи мужчина, убивший другого, не смеет приближаться к своей жене и прикасаться пальцами к пище. Его кормят посторонние, причем особой едой, и эти правила соблюдаются до ближайшего новолуния» (Фрэзер).
* * *
Не стану составлять исчерпывающий список всех правил, примеры которых приводит Фрэзер применительно к победителям-убийцам. Разве что упомяну еще несколько случаев, в которых содержание табу проявляется наглядно или в которых ограничения сопровождаются раскаянием, очищением и другими ритуалами.
«Среди монумбо в немецкой Новой Гвинее всякий убивший врага в бою становится «нечистым», и его называют тем же словом, каким обозначают женщин при менструации и во время родов. На протяжении длительного времени ему надлежит оставаться в мужском доме, а жители деревни собираются вокруг и прославляют его победу плясками и песнями. Он не смеет ни к кому прикасаться, даже к жене и детям, иначе те покроются язвами. Снова чистым он становится благодаря омовению и иным способам очищения» (Фрэзер).
«Молодые храбрецы у натчей в Северной Америке, добывшие свои первые скальпы, обязаны на протяжении шести месяцев соблюдать некоторые запреты. Им не разрешается спать с женами и употреблять в пищу мясо: едят они исключительно рыбу и мучной заварной пудинг… Индеец-чокто, который убил врага и снял с него скальп, месяц носил траур и в этот период не расчесывал волосы, а если ощущал зуд в голове, то почесаться он мог только палочкой, которую с этой целью носил привязанной к кисти руки. Ритуальное оплакивание убитых врагов было у североамериканских индейцев обычным явлением» («Золотая ветвь»).
«Когда индеец из племени пима убивал апача, ему предстояло вытерпеть обряды строгого очищения и искупления. Он держал шестнадцатидневный пост, не дотрагивался до мяса и соли, не смотрел на горящий огонь и не разговаривал ни с одним человеком. Живя в одиночестве в лесу, он полагался на услуги старухи, которая приносила ему скудную пищу. Часто купался в ближайшей реке и – в знак траура – мазал голову глиной. На семнадцатый день устраивался при свидетелях обряд торжественного очищения воина и его оружия. Поскольку индейцы пима воспринимали табу на убийства куда серьезнее, нежели их враги, и не откладывали искупления и очищения, подобно прочим, до окончания похода, то их боевитость сильно страдала от такой нравственной строгости – или, если угодно, благочестия. Несмотря на их необыкновенную храбрость, они оказались для американцев неподходящими союзниками в борьбе с апачами» (Фрэзер).
При всем интересе к подробностям и разнообразию обрядов искупления и очищения после убийства врага, пусть даже они заслуживают более глубокого исследования, на сем я прерву их изложение, потому что они не сообщат нам ничего нового; отмечу лишь, пожалуй, что временная или постоянная изоляция профессионального палача, сохранившаяся и до нашего времени, принадлежит к тому же разряду явлений. Положение палача в средневековом обществе действительно дает хорошее представление о действии табу среди дикарей [118].
* * *
Согласно принятому объяснению, все эти правила примирения, ограничений, искупления и очищения сочетают два принципа, а именно перенесение табу с убитого на все то, с чем он соприкасался, и страх перед духом убитого. Как же эти два принципа могут сочетаться друг с другом для объяснения ритуала? Следует ли считать их равноправными, или один из них первичен, а другой вторичен? Какой именно каков? Обо всем этом не говорится вслух, а установить истину непросто. Зато мы способны выделить и подчеркнуть единство нашего толкования, которое выводит все эти предписания из амбивалентности чувств по отношению к врагу.
б) Табу властителей
Отношение первобытных народов к вождям, царям и жрецам определяется двумя основополагающими принципами, которые как будто дополняют скорее один другой, чем противоречат друг другу. Правителя «нужно не только оберегать, его самого следует опасаться» (Фрэзер). Достижение обеих целей обеспечивается посредством бесконечного изобилия предписаний табу. Нам уже известно, почему властителей нужно остерегаться: они являются носителями таинственной и опасной магической силы, передающейся через прикосновение, подобно электрическому заряду, и несут смерть и уничтожение всякому, кто не защищен сходным зарядом. Поэтому следует избегать всякого, косвенного или прямого, соприкосновения с опасной сущностью, а в тех случаях, когда контакта не избежать, используются ритуалы для предупреждения печальных последствий. Так, нуба в Восточной Африке «верят, что их поразит смерть, если они войдут в дом вождя-жреца. Правда, обнажив левое плечо и попросив вождя возложить на него руку, они могут избежать кары за вторжение» («Золотая ветвь»). Перед нами предстает замечательный факт: царское прикосновение становится целебным и защищает от опасности, возникающей из прикосновения к правителю; но нужно, без сомнения, различать целительное преднамеренное прикосновение царя и опасность случайного прикосновения к нему, – то есть различать пассивное и активное поведение по отношению к царю.
В поисках примеров целительного прикосновения незачем обращаться к дикарским верованиям. Сравнительно недавно считалось, что английские монархи способны лечить наложением рук, а золотуху называли «королевской хворью». «Чудесным даром излечения часто пользовалась королева Елизавета. В Иванов день 1633 года король Карл I одним махом излечил сотни пациентов в королевской часовне в Холируде. Но вершины популярности эта практика, по-видимому, достигла при его сыне Карле II. За время
