в коме, и в это время я очень много думал о ней. Я рассказываю эту историю, чтобы показать, как оживает детский опыт, когда, уже взрослыми, мы теряем брата или сестру либо находимся под угрозой их потери. Бессознательно мы воскрешаем в уме все этапы нашего детства.
Психоаналитики всегда подчеркивают противоречивость взаимоотношений между братьями и сестрами, так называемое соперничество между детьми в одной семье. Но клинические исследования также показывают, что отношения между братьями и сестрами бывают положительными и полезными. Например, наличие брата или сестры учит нас умению делиться, общаться, договариваться с равным себе и быть ответственным. Эти положительные аспекты отношений подвергаются пересмотру после смерти брата или сестры. При этом оживают и конфликты. Пересмотр неизбежно вызывает тоску по брату или сестре, чувство вины или же возмущение ими, и эти эмоции могут быть приглушенными, терпимыми или выводящими нас из равновесия.
В конечном счете утрата брата или сестры знаменует конец детской иллюзии, что все мы состаримся вместе. Больше того, смерть является предвестником грядущего. «Когда умирает брат или сестра, – заметила писательница Барбара Ашер после смерти от СПИДа своего брата, – смерть берет нас за шкирку. И уже не ослабит свою крепкую хватку. „Ты тоже уйдешь, – говорит она. – Да, даже ты“» [78]. Оплакивая смерть брата или сестры, мы горюем и о себе.
Наблюдается единодушие по поводу двух моментов, связанных с утратами в детстве. Из изучения о бессознательном мы знаем, что даже маленький ребенок переживает разлуку как утрату. Мы также знаем, что чем больше у ребенка было совместных переживаний с утраченным человеком и чем лучше ребенок способен хранить в себе психического двойника, тем больше скорбь ребенка будет похожа на скорбь взрослого.
Однако, чтобы понять, как будет реагировать на смерть конкретный ребенок, необходимо учесть множество обстоятельств: возраст ребенка и его врожденную жизнеспособность, надежность домашнего окружения, характер смерти, умение взрослых обеспечить замену и утешение [79].
Но вначале мы должны рассмотреть, как с возрастом меняется способность ребенка воспринимать само понятие смерти.
До двух или трех лет дети, потерявшие важного для них человека, просто чувствуют, что им недостает чего-то. Это состояние сродни чувству голода. Горе взрослого предполагает освобождение от психического двойника умершего. Но у ребенка в этом возрасте еще не сформировано постоянство объекта (способность создавать и поддерживать психического двойника другого человека), и поэтому горе ребенка не похоже на горе взрослого. Ребенок узнает базовый опыт развития, взрослея в неполной семье или же в неполной семье с родителем, который подавлен горем. Он создаст фантазийный образ утраченного родителя и будет пытаться сохранить его.
В возрасте двух или трех лет ребенок, вероятно, способен с помощью взрослого кое-что понять о смерти – просто потому, что он наверняка видел что-то мертвое: жука, цветок или домашнее животное. Один мальчик четырех лет абсолютно спокойно принял известие о том, что его отец ушел на небо. Три месяца спустя он был опечален, когда отец не пришел на праздник в его детском саду. А все потому, что мальчик решил, будто нет никакой разницы между небесами и любым другим местом на земле. Неспособность детей понять смерть может выражаться такими высказываниями: «Ты сказал мне, что мама не вернется, но я хочу позвонить ей по телефону».
Детям от пяти до десяти лет смерть видится обратимой и временной, что ведет к своего рода желаемой реальности, от которой неотделимы тайная вера ребенка в то, что важный для него человек не умер. Между пятью и девятью годами ребенок знает, что смерть есть, но не думает, что это может произойти с ним. После десяти лет у детей появляется более реалистичное представление о смерти и ее необратимости.
Реакция детей предподросткового возраста на утрату часто кажется странной, совсем не такой, какой можно ожидать от сраженного горем человека. Ребенок может более явственно проявлять печаль о смерти домашнего животного, чем о смерти члена семьи. С горем, вызванным смертью домашнего любимца, ребенок в силах совладать, поэтому ребенок выражает его. Столкновение со смертью значимого взрослого может оказаться для ребенка слишком пугающим, поэтому бессознательно ребенок отрицает ее и не проявляет признаков печали. Писатель-романист Брюс Даффи вспоминает, что его семья думала, будто он ничего не чувствовал, когда потерял мать в возрасте одиннадцати лет, будто у него только «дикая, отвратительная наклонность хохотать в неподходящее для этого время» [80]. Похоже, что на уровне бессознательного он не мог выдержать печальных чувств, поэтому, не отдавая себе в этом отчета, заменял их на смех. Происходила полная замена аффекта.
Как говорилось ранее, подростковый возраст является психобиологической репетицией горевания. Подростки, не осознавая этого, ослабляют свои связи с родителями, переносят свою привязанность на ровесников. Взрослая модель переживания горя устанавливается после успешного завершения подросткового возраста.
Последствия утраты в детстве
Пока ребенок растет, он учится преодолевать различные страхи: страх разлуки, страх телесного повреждения, страх не быть любимым и страх не соответствовать чьим-то ожиданиям. Когда происходит тяжелая утрата, она преломляется в детской психике, становясь драмой развития. Так или иначе ребенок чувствует себя виноватым и может или вытеснить это чувство вины, или увязнуть в нем.
Давайте рассмотрим гипотетический случай Эйба и обсудим возможные реакции на утрату в разном возрасте. Эти сценарии предназначены для того, чтобы показать длительное воздействие утраты в ее наиболее тяжелой форме, а вовсе не для того, чтобы внушить вам, что утрата в детстве обязательно приводит к проблемам в дальнейшей жизни.
Если бы мать Эйба умерла до того, как ему исполнилось два года и он бы научился сохранять ее психического двойника [81], то позже он создал бы ее фантазийный образ. Не имея замещающего заботливого воспитателя, он, вероятно, стал бы взрослым мужчиной, который постоянно ищет женщин, но не может оставаться верным ни одной из них. Или Эйб впал бы в иную крайность, стал бы чрезмерно зависимым и крепко держался бы за одну женщину, возможно, старшего его возраста. Если бы мать Эйба умерла, когда ему было два-три года, он мог бы вырасти с чувством, что в нем есть что-то недостойное любви. В качестве защитного механизма он мог бы усвоить мысль, что имеет право на любовь и внимание каждого. Если бы отец Эйба умер, когда сыну было от трех до пяти лет, то есть на этапе эдипова соперничества с отцом, у Эйба могла бы развиться склонность к конкуренции. Малейший инцидент,
