У меня нет комплекса власти в этом смысле, потому что я был довольно удачлив и практически во всех отношениях был способен к адаптации. Даже если со мной не согласен весь мир, мне это совершенно безразлично. У меня в Швейцарии безупречное положение, я доволен собой, и, даже если мои книги никому не нравятся, они не перестают нравиться мне. Я не знаю ничего лучшего, чем пребывание в собственной библиотеке, и, если я открываю что-либо новое в своих книгах, – это чудесно. Я не могу сказать, что у меня фрейдовский подход к психологии, поскольку, что касается моих желаний, я никогда не знал подобных сложностей. Мальчиком я жил в селе и воспринимал вещи очень естественно, а те естественные и неестественные вещи, о которых говорит Фрейд, меня не интересовали. Разговоры об инцестуозном комплексе способны довести меня до слез. Но я точно знаю, что может действительно сделать меня невротиком: если я начну говорить или верить в нечто такое, что мне не свойственно. Я говорю то, что думаю, если кто-то согласен со мной, меня это радует, но, даже если не согласен никто, меня это не огорчает. Я не могу присоединиться ни к фрейдовской, ни к адлеровской конфессиям. Для меня приемлема лишь юнговская конфессия, ибо, если даже на всей земле не будет ни единого человека, разделяющего мои взгляды, я все равно буду смотреть на вещи именно так, а не иначе. Я лишь надеюсь дать вам ряд интересных идей, а также показать, как я работаю с материалом.
Мне всегда интересно увидеть мастера за работой. Его мастерство придает очарование ремеслу. Психотерапия – это ремесло, и то, что мне положено делать, я делаю своим особым способом – способом достаточно простым, так что и говорить-то, кажется, не о чем. Я ни на миг не допускаю, что абсолютно прав. В психологических вопросах никто не бывает абсолютно прав. Никогда не забывайте о том, что в психологии средство, с помощью которого вы судите о психическом и наблюдаете за ним, это и есть само психическое. Слыхали ли вы когда-нибудь об ударяющем по самому себе молотке? В психологии объектом наблюдения является сам наблюдатель. Психическое не только объект, но и субъект нашей науки. Как видите, это своеобразный порочный круг, поэтому нам следует быть очень осторожными. Наибольшее, чего мы можем ожидать, – это чтобы каждый открыл свои карты и признал: «Я обращаюсь с вещами таким-то и таким-то образом, а вот такими я их вижу». После этого мы можем обменяться своими замечаниями.
Я всегда обменивался впечатлениями с Фрейдом и Адлером. В трех книгах, написанных моими учениками, была предпринята попытка дать конспективное изложение этих трех точек зрения [53]. Вы никогда не услышите ни о чем подобном с противоположной стороны. Таков наш швейцарский темперамент. Мы либералы и стараемся рассматривать все вместе, в одном ряду. На мой взгляд, лучше всего сказать, что, вероятно, есть тысячи людей, имеющих фрейдовский тип психологии, и точно так же есть тысячи людей с адлеровским типом психики. Некоторые ищут удовлетворения желаний, другие – достижения власти, а третьи хотят оставить все на своих местах и видеть мир таким, каков он есть. Мы не хотим ничего менять. Мир хорош таким, каков он есть.
В настоящее время существует немало различных психологий. Некоторые американские университеты каждый год выпускают по тому психологии соответственно за 1934, 1935 год и т. д. В психологии существует тотальный хаос, поэтому не относитесь слишком серьезно к психологическим теориям. Психология не символ веры, а точка зрения, и если относиться к этому по-человечески, то можно прийти к общему согласию. Я признаю, что одних людей беспокоит сексуальность, других – нечто иное. Меня в основном заботит нечто иное. Теперь вы имеете представление о том, как я смотрю на вещи. Битва с огромным монстром исторического прошлого, змея столетий, бремя человеческого сознания, проблема христианства – вот что не дает мне покоя. Все было бы намного проще, если бы я ничего не знал; но благодаря моим предкам и моему образованию я знаю слишком много. Других людей подобные проблемы не беспокоят, их не заботит историческое бремя, которое возложило на нас христианство. Но есть люди, охваченные пылом борьбы между настоящим и прошлым или будущим. Это величайшая человеческая проблема. Одни люди делают историю, а другие строят маленький домик в пригороде. Случай Муссолини не объяснить простым указанием на факт наличия у него комплекса власти. Он сосредоточен на политике, в ней его жизнь и его смерть. Мир огромен, и ни одна теория не может объяснить в нем все.
Для Фрейда бессознательное является главным образом вместилищем вытесненных содержаний. Он смотрит на него из угла детской комнаты. Для меня бессознательное является безбрежной исторической сокровищницей. Я сознаю, что и у меня была детская комната, но она невелика в сравнении с безбрежными просторами истории, которые с юных лет интересовали меня больше, чем детство. Таких людей, как я, немало, в этом плане я оптимист. Когда-то, когда я думал, что таковых нет, я опасался, что это мегаломания. Но затем я обнаружил немало людей, имеющих сходную с моей точку зрения, и с удовлетворением узнал, что отношусь к тем, пожалуй, немногим людям, чью психологию, в ее фундаментальных проявлениях, довольно удачно выражают предложенные мной формулировки: если таких людей подвергнуть анализу, обнаружится, что их психологическая сущность ближе к моей точке зрения, а к не фрейдовской или адлеровской. Меня упрекали в простодушии. Когда в связи с проблемами какого-то пациента я испытываю неуверенность, я даю ему книги, написанные Фрейдом или Адлером, и говорю: «Сделайте свой выбор» – в надежде на то, что мы выйдем на верный путь. Иногда мы оказываемся на ложном пути. Как правило, людям, достигшим определенной зрелости, имеющим философский склад ума, преуспевающим и не слишком склонным к неврозам, ближе моя точка зрения. Но из всего мною сказанного не следует делать вывод, что я всегда раскрываю карты и рассказываю пациенту все, что по этому поводу думаю. Время не позволяет входить во все детали интерпретации. Но некоторые случаи требуют привлечения большого материала, и пациенты признательны, когда они прозревают путь, ведущий к обогащению их воззрений.
Я не могу сказать, смог бы я найти общий язык с Фрейдом, если некую область бессознательного он называет словом «Ид» (Оно). К чему такое смешное название? Это бессознательное, и это нечто такое, чего мы не знаем. Зачем называть его «Ид»? Безусловно, различие темпераментов порождает различие в воззрениях. Мне никогда не удавалось пробудить в себе такой уж отчаянный интерес ко всем этим сексуальным случаям. Да, они существуют, существуют люди с невротической сексуальной жизнью, и вам приходится обсуждать с ними все эти сексуальные материи, пока им не надоест и вы, наконец, избавитесь от этой скуки. Естественно, я, со своим темпераментом, считаю за благо поскорее разделаться с этим. Это невротическая материя, и ни один психически нормальный благоразумный человек не станет попусту тратить время на подобные разговоры. Задерживаться на таких предметах противоестественно. Первобытным людям свойственна большая скрытность на этот счет. Они намекают на сексуальную связь с помощью слова, равнозначного нашему «тише!». Сексуальные предметы для них являются табу, точно так же как и для нас, если только мы нормальны. Но табуированные предметы и места всегда имеют тенденцию принимать на себя всякого рода проекции. И поэтому очень часто реальную проблему следует искать вовсе не здесь. Есть немало людей, которые создают себе лишние проблемы по поводу секса, в то время как на деле их беспокоят проблемы совершенно иной природы.
Однажды ко мне пришел молодой человек с неврозом навязчивости. Он принес мне свою рукопись объемом в сто сорок страниц, в которой давался полный фрейдовский анализ его случая. Все было выдержано в строгом соответствии с правилами и вполне могло быть опубликовано в «Jahrbuch». Он сказал: «Не могли бы все это прочесть и объяснить мне, почему я не излечился, несмотря на то, что провел полный психоанализ?» Я ответил: «Как и вы, я ничего не могу понять. По всем правилам искусства вы должны были излечиться, но раз вы говорите, что этого не произошло, я просто вынужден вам поверить». Но он по-прежнему вопрошал: «Почему я не излечился, несмотря на полное проникновение в структуру моего невроза?» Я снова ответил: «Не могу оспаривать вашу позицию. Все отработано просто великолепно. Остается лишь один, возможно, дурацкий вопрос: вы не упомянули, откуда вы родом и кто ваши родители. Вы говорите, что провели прошлую зиму на Ривьере, а лето в Сент-Морице. Вы сами сделали такой выбор или об этом позаботились родители?» – «Конечно же, нет». – «Тогда у вас, наверное, хорошо налаженный бизнес, и вы умеете делать большие деньги?» – «Нет, делать деньги я не умею». – «Может, вам повезло с дядюшкой?» – «Нет». – «Тогда откуда же у вас появились деньги?» Он ответил: «У меня есть определенная договоренность с моим другом, который дает мне деньги». Я позволил себе некоторую оценку: «О, это, должно быть, просто сказочный друг», – на что он сказал: «Это женщина». Она была значительно старше его, тридцати шести лет, и работала учительницей в начальной школе. Получая довольно низкое жалование, она, как это бывает со старыми девами, влюбилась в двадцативосьмилетнего парня. И, чтобы он мог проводить зиму на Ривьере, а лето в Сент-Морице, сама жила на хлебе и молоке. «И вы еще спрашиваете, почему вы больны!» – сказал я. Он тем не менее возразил: «Вы рассуждаете, как моралист; а это ненаучно». Я сказал ему: «Деньги в вашем кармане – это деньги женщины, которой вы морочите голову». Он ответил: «Это не так, у нас был уговор на этот счет. Я имел с ней серьезную беседу, и то, что я беру у нее деньги, вообще не тема для обсуждения». На это я сказал: «Вы убеждаете себя в том, что это не ее деньги, но вы живете на них, и это аморально. В этом причина вашего невроза навязчивости. И это компенсация и наказание за аморальность вашей позиции». Разумеется, подобная точка зрения совершенно ненаучна, но, по моему убеждению, он заслуживает своего навязчивого невроза и не избавится от него до скончания своих дней, если не перестанет вести себя по-свински.
