Что мы знаем о занятиях Адама в раю?
Он давал животным имена — был занят творением своего, «ведомого» мира.
За что Адам и Ева были изгнаны из рая?
Понятно, что не за возникновение сексуального инстинкта, — он есть и у животных. Скорее всего, они были изгнаны из дома из-за того, что сексуальный инстинкт не может быть главным для вновь созданного Богом вида. Свободный разум предназначался вовсе не для «свободного секса».
Свобода — чувство, которое есть у каждого человека, — не имеет, как говорят философы, своих предикатов. Невозможно привести в качестве примера некоторую ситуацию, в которой она проявляется во всей своей полноте. Невозможно сказать: «Вот это — свобода».
Свобода — это условие, при котором возможно творчество. Свобода — часть, необходимая «оболочка» инстинкта, целью которого является уподобление Богу в том единственном его качестве, которое нам твердо известно: творении нового мира.
Животные инстинкты, которые вернул человеку первородный грех, могли лишь отвлечь Адама от выполнения божественного промысла.
Разум, свободно, то есть бессмысленно, оперирующий животными инстинктами, мог обусловить только конкуренцию за самок, приводящую, в свою очередь, к накоплению отличий — стремлению к наживе — и следующей за ними бессмысленной смерти.
Так и случилось. Цивилизация и культура были основаны на животных инстинктах, которые у человека, рожденного свободным, приобрели неконтролируемый характер. Первородный грех удачно отвлек человека от выполнения главного дела, которое предоставил ему божественный инстинкт, — созидания блаженных миров гармонии.
Я хочу сказать, что гениальность — это инстинкт: инстинкт вечности, который по-прежнему владеет душой каждого из нас. Физик, поэт, мистик или математик стремятся удовлетворить общую потребность в творчестве. Они «чистят» единый котел знаний.
Сексуальная конкуренция создала ловушку той самой «тривиальной повседневности», по выражению Хайдеггера, которой всеми силами так пытался избежать Петр Ильич Чайковский.
Может быть, поэтому его, как и многих «беглецов», молва объявила «гомосексуалистом»?
Мы все время попадаем в ловушку повседневных дел, которые мы должны сделать лучше, чем окружающие. Тогда мы будем интересовать больше самок или самцов и почувствуем себя счастливыми...
Тогда почему человеческие самки и самцы больше всего тянутся к людям, которые сексом вообще не интересуются? Чайковский и окружающие его дамы — один из многих тому примеров...
Женщин всегда интересовали мужчины, причастные к каким-то иным тайнам. Их манили творцы и военные, тайны бытия и смерти.
«Фауста» гениального Гете можно рассматривать как величайшую символическую драму Запада. Это драма удушья от рациональных рассуждений объектного разума, в пыльной комнате собственного сознания, вовлеченного в постоянный круговорот скуки и пустоты рассуждений Сальери, которые приводят к еще большей скуке и пустоте.
Страсть Фауста к оккультному, которой больны многие из нас, — это инстинктивное желание поверить в невидимые силы в своей душе. Это желание чуда.
Фауст демонстрирует нашу веру в существование в глубине потока повседневных мыслей целого мира иных смыслов, которые могут разорвать замкнутый круг унылого существования.
В некотором смысле Фауст извлекает Мефистофеля из собственных глубин. Как гений, раз за разом совершая под влиянием вдохновения бессмысленные, с точки зрения окружающих, попытки понять истину, в конце концов достигает «точки прорыва», так и Фауст открывает, обнаруживает внутри себя свой инсайд, свою олицетворенную гениальность.
Тоску Фауста сегодня можно наблюдать на киноэкранах. Каких только чудищ не согласны мы призвать из ада, чтобы каша жизнь, хотя бы на два часа, вновь обрела смысл.
Но Фауст Гете обнажает нашу тайную надежду стать магом и «постичь смысл всех вещей, всего, что было, есть и будет», раскрывает и главную ошибку европейской культуры.
Мы ищем силу, которая поможет нам сделать это, вовне — вне самих себя.
При этом нас не интересуют слова о доме, сказанные Богом и человеком, которого мы считаем основателем этой самой культуры.
А Он сказал: «Царствие Божие внутри вас есть».
Инстинкт не может быть внешним по отношению к человеку.
Однажды, когда я был еще совсем юношей, мне попалась в руки самиздатовская «ксерокопия» книги русского мистика Петра Демьяновича Успенского «Новая модель Вселенной». В ней есть один фрагмент, который, наверное, оказал решающее влияние на мою жизнь, хотя предельно прост по смыслу. Вот он: «1906-й или 1907-й. Редакция московской ежедневной газеты «Утро». Я только что получил иностранные газеты, мне нужно написать статью о предстоящей конференции в Гааге. Передо мной кипа французских, немецких, английских и итальянских газет. Фразы, фразы — полные симпатии, критические, иронические и крикливые, торжественные и лживые — и, кроме того, совершенно шаблонные, те же, что употреблялись тысячи раз и будут употребляться снова, быть может, в диаметрально противоположных случаях. Мне необходимо составить обзор всех этих слов и мнений, претендующих на серьезное к ним отношение; а затем столь же серьезно изложить свое мнение на этот счет. Но что я могу сказать? Какая скучища! Дипломаты и политики всех стран соберутся и будут о чем-то толковать, газеты выразят свое одобрение или неодобрение, симпатию или враждебность. И все останется таким же, как и раньше, или даже станет хуже.
«Время еще есть — говорю я себе, — возможно, позднее что-нибудь придет мне в голову».
Отложив газеты, я выдвигаю ящик письменного стола. Он набит книгами с необычными заглавиями: «Оккультный мир», «Жизнь после смерти», «Атлантида и Лемурия», «Догмы и ритуал высшей магии», «Храм Сатаны», «Откровенные рассказы странника» и тому подобное. Уже целый месяц меня невозможно оторвать от этих книг, а мир Гаагской конференции и газетных передовиц делается для меня все более неясным, чуждым, нереальным.
Я открываю наугад одну из книг, чувствуя при этом, что статья сегодня так и не будет написана. А ну ее к черту! Человечество ничего не потеряет, если о Гаагской конференции напишут на одну статью меньше».
Петр Демьянович Успенский, вспоминая о своей юности, почему-то очень точно определил мои тогдашние чувства. Они относились, правда, к несколько другой литературе, которая носила другие названия, но нацелена была туда же, куда-то в глубину мира — на поиск моего собственного Мефистофеля. Я тогда еще не смел называть это гениальностью.
Наука, религия, мистицизм, магия и поэзия рождаются из одного и того же ощущения Вселенной.
Это ощущение своеобразного, неожиданно возникающего чувства осмысленности бытия, которое иногда охватывает нас с вами как воспоминание о какой-то более важной или лучшей жизни. Это осознание ее бытия.
Это чувство осмысленности иногда охватывает людей случайно, подобно тому, как ваш приемник вдруг может «самостоятельно» переключиться на какую-нибудь неизвестную радиостанцию.
Именно это чувство наполненности бытия смыслом мы называем радостью... и только его.
Гений — это человек, который пытается вызвать в себе эти моменты и называет их вдохновением, инсайдом или прорывом к творчеству. Гений чувствует, что мы отрезаны от этого внутреннего потока смыслов толстой бетонной стеной.
Он пытается преодолеть эту стену, часто тратя на это, как мы уже многократно упоминали, колоссальные физические усилия, и иногда стена эта исчезает, и тогда нас охватывает ощущение интереса. Мы чувствуем бесконечный интерес к вещам и людям, которые находятся рядом, бесконечный интерес к миру, оплодотворенному разумом и смыслом.
Я убегал на луговой откос,
Такая грусть меня обуревала!
Я плакал, упиваясь счастьем слез,
И мир во мне рождался небывалый.
С тех пор в душе со светлым воскресеньем
Связалось все, что чисто и светло.
Оно мне веянием своим весенним
С собой покончить ныне не дало.
Я возвращен земле. Благодаренье
За это вам, святые песнопенья.
Так это невероятное чувство появлялось у Фауста, когда он слышал, как «поцелуй в ночной тиши субботней», звук колоколов... Каждому из нас знакомо это чувство. Очень важно вспомнить подобные моменты прорыва к чувству осмысленности мира.
Животное, наверное, считает мир осмысленным, когда может выполнять свою инстинктивную программу жизни. Если какая-то сила сделает выполнение этой программы невозможным, то животное погибнет.
Наверное, не стоит удивляться количеству бессмысленных жертв в истории человечества. Куда деть силу жизни зверю, забывшему свое инстинктивное предназначение?
