ничего подобного».
Приведу еще несколько примеров, иллюстрирующих работу по микрометрии на сеансе.
Одна пациентка, молодой врач, после нескольких моих интерпретаций, вызвавших в ней сильную эмоциональную реакцию, отстраняется и перестает рассказывать сны и выражать что-либо, чему я мог бы придать смысл. Я настаиваю на том, чтобы снова найти нить рассказа, и пациентка рассказывает мне про вестерн, затем про одну женщину, результаты анализа которой показали повышенное содержание свинца в крови, и потом, в конце, — об абсурдном проекте правительства обложить «налогом недвижимость».
Накопление интерпретативных «ударов», из-за которых в крови поднимается уровень свинца, и введение налога на недвижимость заставили меня дать ей передохнуть. Таким же образом я уменьшил дозу интерпретативной активности, когда другая пациентка рассказала мне о «ретролентикулярной фиброплазии», которая случается с младенцами в инкубаторе, если они получают слишком много кислорода. И та же самая пациентка со страхом, причины которого я не понял, рассказала еще и о кишечном некрозе у преждевременно рожденного, которого слишком рано и слишком обильно начали кормить.
Интерпретативная модуляция может помочь избежать и тупика, и негативной терапевтической реакции, как мы уже писали в другой работе (Barale, Ferro, 1992), вскрывая то, что им могло предшествовать. Как негативная терапевтическая реакция, так и тупик, могут, на мой взгляд, быть результатом накопления микро-обрывов коммуникации, которые в первом случае взрываются, а во втором — блокируют аналитический процесс, пока их местоположение и характеристики не будут выведены на свет. Негативная терапевтическая реакция также может быть результатом «сговора» перенос-контрперенос («бастион» по Баранже, Баранже и Мому); иными словами, это может указывать на незамеченный тупик, критическую точку которого отражают перенос и контрперенос. Более того, негативная терапевтическая реакция может развиться, если не подворачивается никакого спасительного тупика. Нужно отметить, что негативная терапевтическая реакция часто бывает острой, взрывной и критической, тогда как тупик чаще бывает хроническим.
Как уже говорилось в начале этой главы, все эти аспекты глубоко проанализированы Этчегоэном (1986). В терминах теории поля в итоге реорганизация обязательно будет результатом изменения или трансформации в любой точке поля. Первичный локус любого возможного изменения — это психика аналитика. Иными словами, в дополнение к общепринятым взглядам на тупик я предлагаю здесь рассмотреть это явление как «необходимость» для аналитической пары до того момента, пока аналитик путем собственной проработки — аналитической функции психики — и пациент, его «лучший коллега», не смогут снова дать ход аналитической работе. В этом содержится призыв сохранять надежду и терпение, а также способность принимать новые, оригинальные и свободные от взаимных обвинений концепции самого тупика, который может указывать на те уровни психической боли и страха, которые требуют множества медленных подспудных трансформаций, прежде чем к ним найдется доступ.
В более ранней публикации (Barale, Ferro, 1992) мы обсуждали ряд клинических примеров того, что предшествовало негативной терапевтической реакции, которые я сейчас коротко воспроизведу.
Проблемы интерпретативного стиля
Неверный выбор интерпретативного стиля зачастую ведет к негативному переносу, а отсюда, как подчеркивает Этчегоэн (Etchegoyen, 1986), к негативной терапевтической реакции, если этот драгоценный индикатор функционирования аналитической пары не будет замечен на сеансе.
Лаура — одаренная девушка, психолог с большим опытом работы с детьми. Ее анализ развивается хорошо, хотя порой мне кажется, что с Лаурой я скорее занимаюсь супервизией, а не анализом. На следующем сеансе (после того, как эта мысль пришла мне в голову) Лаура рассказывает, что ходила к ребенку, страдающему школьной фобией. Мальчик хотел собрать свои вещи и убежать из дома. Порой ему хотелось схватиться за нож, потому что он очень злился на старшего брата, который постоянно его доводил — бил и дразнил... Затем она добавляет, что сама пришла на сеанс разозленной: из-за нашей встречи ей пришлось оставить дома свою маленькую дочь.
После чего пациентка рассказывает сон: ее подруга Лючия — та, которая при первой же возможности сбегает на каникулы к своей матери, ехала в лифте на шестой этаж. Лаура видела только ее ноги, как в фильме Дарио Ардженто. Этот сон ассоциируется у нее с тем, что человека (как мертвый груз) сильным рывком поднимают за плечи наверх — так бывает, например, когда ребенка резко вытягивают из бассейна...
Если аналитик ведет себя как супервизор (старший брат), обращаясь к наиболее взрослым частям пациента, то вызывает злость, соперничество, ревность, ощущение преследования. Но главное — он таким образом закрывает доступ к самым инфантильным частям пациента, к ребенку, который непременно должен «остаться дома», боясь быть вытянутым, как мертвый груз, на слишком высокий уровень, вместо того чтобы остаться с матерью на первом этаже. С матерью, по-настоящему находящейся в его распоряжении, которая не знает уже, куда тянуть, но способна разделить с ним радости бассейна. Не нужна мать, стремящаяся все знать и тянуть ребенка наверх. Нужна такая мать, которая способна разделить радость открытия и роста, а они возможны, только если погрузиться в поток смыслов вместе с пациентом.
Уважение к тексту пациента
Эти наблюдения связаны с темой более общего характера, чем уважение к «тексту пациента». В самом общем смысле пациент нуждается в слушателе, способном воспринять его рассказ (внося в него свой собственный вклад и участвуя, таким образом, в эволюции этого рассказа), а не в аналитике, извлекающем смыслы и заменяющим текст пациента «официальной версией психоаналитической истины» (Bollas, 1987). Как писал Винникотт (1971), «хорошо бы научиться играть с пациентом: подкидывать ему идею или мысль, как предмет, существующий в потенциальном пространстве между пациентом и аналитиком, предмет, которым они будут перебрасываться. И если этот предмет принесет пользу пациенту, то его можно будет сохранить как аффективный объект, выдержавший некоторое испытание» (Bollas, 1987).
Многие микроразрывы аналитической коммуникации спровоцированы невнимательным отношением к тексту пациента. Естественно, речь идет не только о форме интерпретации («слабой» или «сильной», категоричной или открытой сомнению). Разумеется, интерпретация аналитика имеет право быть решительной и страстной (более того, именно в этом может заключаться его способность контейнировать), способствовать рождению новых точек зрения, содержать (желательно) элемент удивления в большей степени, чем контакта и узнавания. Я говорю о восприятии аналитиком аналитической истины: она устанавливается только в отношениях, а не предшествует им (не присуща внешнему миру или истории) и не принадлежит безраздельно аналитику. Я помню, как одна девочка, чей анализ прекратился из-за односторонних интерпретаций, сигнализировала о возникшей проблеме сновидением, в котором ей отказали в приеме после «ее собственного вмешательства». Под «вмешательствами» подразумевалось и хирургическое вмешательство, которое ей предстояло, и ее собственные вербальные вмешательства, которые (как она опасалась) будут в процессе интерпретации разобраны на части, а не восприняты во всем своем текстуальном богатстве.
Следовательно, речь идет о том, чтобы
