и фарами, но без водителя внутри, навел меня на мысль о том, что анализ, который казался мне развивающимся, на самом деле стоял на месте.
Вспоминается еще рассказ пациента Мальдонадо (Maldonado, 1984) о хомяке в клетке, который бегал кругами, и подобный же образ, возникший у моей пациентки Стефании в трудный момент перед тем, как во сне ей открылся вид на ужасающую примитивную территорию, которая в сновидении была представлена в образе некоей фантастической «Монголии».
В других случаях это могут быть контртрансферентные сновидения, предупреждающие нас о том, что что-то не получается, несмотря на видимость продвижения вперед. Как очень точно описывает Мальдонадо в своих недавних работах (1984, 1987, 1989), ситуации самых непроходимых тупиков — это именно те ситуации, когда происходит кажущееся движение, когда интерпретации придают какой-то смысл происходящему, а на самом деле пара аналитик-пациент бегает по кругу, как хомяк к клетке.
Сейчас я хотел бы описать клинические ситуации тупиков разной степени — вплоть до таких ситуаций, когда я смогу говорить о позитивных аспектах тупика, подобно тому, как Лиментани (1981) говорил о негативной терапевтической реакции.
Тупик как этап, необходимый для метаболизации защитного бастиона
Иногда проходит много, порой даже очень много времени, прежде чем становится возможным метаболизировать примитивные состояния психики, которые сначала должны быть приняты, затем подспудно трансформированы и только после этого они могут стать мыслимыми и будут выражены словами.
Фабрицио, тридцатилетний пациент, внешне чрезвычайно энергичный, с самых первых сеансов вызывал во мне непреодолимую сонливость, дремоту, и должен признаться, иногда, пусть все го на несколько секунд, я в самом деле погружался в сон.
Само это наблюдение — уже результат. Я не сразу уловил связь между пациентом и своим состоянием на сеансе. Сначала я решил, что моя сонливость вызвана «проблемами пищеварения» (Фабрицио приходил сразу после обеда). Потом я начал задумываться над тем, какие у меня возникли «проблемы с пищеварением», и сквозь дрему размышлять о «muerto vivo»43, «заснувших предметах» и зомби. Со временем я придумал для Фабрицио прозвище «Комет»: с маниакальной одержимостью он чистил этим моющим средством все предметы и помещения у себя дома и точно так же избавлялся от эмоций, возникающих на сеансе. Наконец, я догадался, что моя сонливость вызвана «Кометом», используемым пациентом во время сеанса: таким образом он усыплял свои примитивные эмоции, хотя и оставался в полном неведении об этом.
Постепенно в его сновидениях стал появляться прежде не мыслимый мир и царящие в нем ужасные эмоции или, точнее, эмоциональные возбуждения. В одном из таких снов, как в клипе Майкла Джексона, из-под земли возникли живые мертвецы, зомби, которых, казалось, разбудила музыка: поднявшись, они пошли за певцом. На сеансе, когда пациент рассказал мне свой сон, я сам, то и дело впадая в дрему, видел в обрывочных сновидениях динозавров, доисторических животных и зомби.
Затем в рассказах Фабрицио стали появляться его отщепленные эмоции: в этот период он работал в больнице, которую описывал как «гетто неполноценных людей, напичканных нейролептиками и снотворными», где он «проводил время с детьми, страдающими психотическими расстройствами». Возникли также агрессивные и иррациональные эмоции друга, которого он сделал своим двойником... Во сне пациент увидел, как убрали разделяющую их дома сетку: раньше на ее месте была стена, а теперь осталась только изгородь. В изгороди были небольшие дырки: сквозь них собаки могли беспрепятственно переходить из одного двора в другой...
Благодаря этим отверстиям узнаваемые и поддающиеся описанию эмоциональные состояния получили возможность перехода и вербализации... Мы не только приобрели доступ к Годзилле и Кин-Конгу из снов пациента и к рассказам путешественников, побывавших в доисторических временах, но и построили машину времени, с помощью которой смогли перемещаться из разумного и успешного сегодня в реальность более глубоких эмоциональных состояний.
Тупик и избегание скорби
Сейчас мне бы хотелось перейти к рассказу о тупике, предшествовавшем окончанию анализа моей первой пациентки (Ferro, 1993е).
Речь идет о Мариелле. У нее случилось психотическое расстройство после того, как в школе, где она работала, ее заставили заниматься с ребенком, страдающим тяжелыми последствиями энцефалита, и на это время поручили другому человеку заботу о других детях, к которым она была очень привязана. Таким был ее первый рассказ. Спустя годы, после того как Мариелла справилась с манией преследования и эротоманией, начали происходить мучительные, но плодотворные инсайты, позволившие ей признать существование в ней самой страдающих частей, которые она всегда лечила «в других».
Вернувшись на работу (в начале анализа она была временно отстранена от работы с детьми), Мариелла стала учительницей, но не в специализированном, а в «нормальном» классе. У нее наладились взаимоотношения с мужем, и некоторые сны начали сигнализировать о достижении Мариеллой ее экзистенциальных целей. Но в рассказах пациентки снова стал фигурировать «неполноценный ребенок» начала анализа.
Как уже говорилось ранее, я не был готов смириться и скорбеть о том, что некоторые вещи невозможно осуществить (раз уж удалось нормализировать психическую жизнь пациентки). Я хотел, пусть бессознательно, чтобы «неполноценный ребенок» мог тоже, в свою очередь, трансформироваться, а вместе с ним и способ Мариеллы справляться со своими наиболее примитивными чувствами (периодически она, боясь загореться эмоцией, просто замораживала ее). И я продолжал гнуть свою линию.
И тогда появилась «отвергнутость» («я чувствую, что вы отвергаете меня»; «мой муж говорит мне: ты не должна быть собой, ты должна быть такой, какой я хочу тебя видеть»), затем последовал слабый эротизированный перенос. Несколько месяцев мы крутились вокруг темы «отвержения», и я всеми возможными способами безрезультатно пытался уловить ее смысл. Воспринять и переварить это отвержение мне помогали контртрансферентные сновидения. Я переосмысливал исходную ситуацию Мариеллы: «желание прекратить» работу с ребенком, страдающим тяжелыми последствиями энцефалита, чтобы «оставить место другим детям».
Настало время проститься с моими терапевтическими амбициями и подумать об окончании анализа. Мое решение тут же было вознаграждено: пациентка, не чувствуя себя больше «заложницей моего проекта», вернулась к аналитической работе над взаимоотношениями с мужем (со мной в переносе) и в итоге попросила меня назначить дату окончания анализа. Окончанию анализа предшествовали сновидения, сигнализирующие о произошедшей интроекции аналитической функции, в которых появляется «синьора», а затем «подруга»: они помогают, советуют, указывают пациентке дорогу, когда анализ уже окончен. В одном из снов пациентка видит небольшой железный храм44 на острове, прочный и крепкий, с глубоким фундаментом, он способен выдержать «волну, порой даже очень сильную» — это образ интроекции, упрочившейся в психике пациентки.
Проделанная работа впоследствии резюмируется пациенткой на одном из последних сеансов рассказом о коте Мэми. В конце Второй мировой войны миланский вокзал наводнили
