говорил о них в главе 3. Коррао (Соrrао, 1991) очень подробно описал их в своей фундаментальной работе, где он говорит, что истина «не относится к событию, а присуща нарративной конструкции»; истина — это «структура субъективного опыта, а не характеристика объективного описания». Коррао также подчеркивает, что эпистемология, основанная на принципе неопределенности, возможно, является результатом этической эволюции человека по мере того, как усиливается его готовность к отказу от своей заносчивости, от своего когнитивного высокомерия.
Глава 5
Тупик
Гензель, Гретель и ведьма в печи
Для краткости изложения я не буду рассматривать классические концепции аналитического тупика, а, отослав читателя к прекрасному обзору Этчегоэна (1986), где обсуждаются, в числе прочего, сходство и отличия тупика от негативной терапевтической реакции и «переворота перспективы», перейду непосредственно к рассмотрению подходов, более близких к моему видению проблемы.
Согласно Баранже (1961–1962) и Баранже и Мому (1983), тупик в определенной степени рассматривается как явление физиологическое — как защитный бастион, периодически проявляющаяся «слепая зона» пары, относительно которой аналитику необходимо соблюдать дистанцию с помощью «второго взгляда», позволяющего ему определить, описать и рассеять этот феномен, возникший при его собственном участии.
Таким образом, вырисовывается ситуация постоянного взаимного перехода между развитием, способствующим продвижению пары, — защитным бастионом — вторым взглядом — новым развитием и т. д. Если бастион долгое время не распознается, ситуация заходит в тупик (Baranger, Baranger, 1964).
Другой интересный подход к проблеме тупика — это введенное Стайнертом (Steinert, 1987) понятие «организации», формирующейся как место, в котором пациент ищет убежища от слишком интенсивных персекуторных или депрессивных тревог. Если таковые не распознаются даже при долгой работе контрпереноса, как это подробно описывает Стайнерт, то возникает ситуация застоя.
Я бы рассматривал «организацию» скорее как проблему пары, как свидетельство образования некоей общей для пациента и аналитика области, в которой они находят укрытие от персекуторных или депрессивных тревог, немыслимых для обоих, по крайней мере, в настоящий момент.
Сказка о Гензеле и Гретель, на мой взгляд, хорошо подходит для описания того, что происходит между двумя психиками, застрявшими в тупике, где они оказываются защищенными от риска столкновения со слишком бурными эмоциями.
Запертых в клетке Гензеля и Гретель откармливают, пока они не станут достаточно жирными, чтобы их могла сожрать ведьма. Время от времени ведьма просовывает руку в клетку, чтобы проверить, насколько они раскормлены, а Гензелю приходит в голову мысль подсовывать ей для ощупывания обглоданную куриную косточку, чтобы ведьме казалось, что дети еще недостаточно разжирели и не готовы к тому, чтобы быть съеденными. Здесь описывается избегание опасности, клаустрофилия — клетка, спасающая от поглощения неконтейнируемыми тревогами, отщепленными вовне клетки (и таким образом оказывающимися неосмысленными и неразделенными).
Но в сказке наступает момент, когда «ведьму» можно бросить в печь и поэтому — в случае тупика — открывается возможность того, что β-элементы, вызывающие страх как неметаболизируемые, смогут найти α-функцию (печь), способную их трансформировать в мысли.
Другой пример, отсылающий к проблематике тупика (и патомимии, когда болезнь гарантирует избавление от слишком тяжелых тревог преследования, как это было у пациента, который предпочел заболеть, чтобы не обсуждать свою «депрессивную тревогу», стоявшую на пути к выздоровлению (Money-Kyrle, 1977), дается в рассказе об Улиссе, получившем приказ взять в руки оружие и отправиться в Трою. Посланники Менелая застают Улисса пашущим песок на берегу моря, как если бы он сошел с ума. Тогда послы, решив проверить, действительно ли он сумасшедший, кладут под плуг маленького Телемака, — и Улиссу ничего не остается, как прекратить пахоту, обрести здравый смысл и отправиться на войну.
«Войну» как единственный путь (и условие) выхода из «клетки» любого тупика мы находим и в «Волшебной горе» Томаса Манна, где описывается постепенное нарастание удовольствия от болезни, заботы о себе и лечения незабываемого героя Ханса Касторпа, которого вспоминал мой пациент Карло.
Я предполагаю, что такое поведение как способ функционирования пары встречается в анализе гораздо чаще, чем кажется, и иногда из-за этого анализ прекращается (хотя как раз на этом этапе во многих случаях анализ мог бы как раз возобновиться). Именно в подобных ситуациях анализ создает клаустрофилическую клетку (Fachinelli, 1983), охраняющую пару от таких примитивных и отщепленных психических аспектов, которые «страшнее войны» и способны к полному «захвату», поглощению, переполнению психики. Поэтому сохранить статус кво такой клетки (вспахивание прибрежного песка или идеализированное лечение на заколдованной горе) кажется предпочтительнее, чем конфликт, деструктурирование или страшная встреча с архаичным содержанием психики (ведьмой).
Поэтому тупик можно рассматривать и как время ожидания, когда пара приобретает «оснащение» для рискованного продолжения эксплицитной работы.
Поэтому трудно возложить ответственность за эти события на того или другого участника пары — скорее, это ситуации, в которые глубоко вовлечена психика обоих участников.
Для выхода из застоя неудовлетворительными оказываются все интерпретации, относимые к пациенту, а не к паре в целом, и возлагающие на него ответственность за происходящее (интерпретации мазохизма, вины, атаки на рост, перверсии, зависти и т. п.). «Никогда не встречал исследований неудержимого страха, который может охватывать терапевта», — говорит Бион в одной из «Дискуссий» (1978). Находить выходы из таких ситуаций можно, только признавая и перерабатывая такие ошибки (ошибки психики аналитика — не только под влиянием его собственных архаичных зон, но и зон, отвечающих на материал пациента), а не используя слишком ригидные модели интерпретации в качестве защиты от страха, паники, преследования.
Проводя анализ, мы должны оставаться живыми (как напоминает Винникотт, 1965), поэтому с нас можно требовать лишь до определенного предела подвергаться деструктурированию, тревоге, риску, порой даже физическому, однако на нас лежит и ответственность за то, чтобы не подменять слишком большие, неизведанные еще территории выдуманными картами.
Выход из клетки, спуск с заколдованной горы, остановка «плуга» псевдосеансов вначале открывает пациента и нас самих страданию, скорби, боли, но в конце концов, если мы — аналитик, пациент и анализ — выживаем, то и плодотворному развитию.
С этой точки зрения ситуации тупика тоже позитивны, если их рассматривать как время, необходимое для приближения к подспудным тревогам и страхам и для трансформации и осмысления этих тревог, которые были отщеплены и выброшены из поля. Как в сказке о Гензеле и Гретель, где ведьму бросили в очаг, — в смысле возможности «сварить», трансформировать, т. е. сделать мыслимыми отщепленные тревоги, остававшиеся вне поля. Если это не удается, то их можно хотя бы «перехитрить», как сделал тот же Улисс (Sarno, 1989), представившийся Полифему как «Никто» и убежавший из пещеры циклопа целым и невредимым.
Часто именно пациент берет на себя труд сигнализировать о ситуации тупика. Девятилетний Ренато, рассказав о машине, которую он видел стоящей с включенными мотором
