Франклин с любезной улыбкой ответил: «Это старые добрые опилки. И если вы поймете, что я могу этим питаться, то уж тем более до вас должно дойти, что вам никогда не удастся выжить меня из моего бизнеса».
Франклин имел смелость быть не таким, как все, и добился того, что его имя снова внесли в список городских печатников.
Как отреагировал Ричард Никсон, когда в 1992 году его пригласили выступить на съезде Республиканской партии — первом съезде, который он посетил после 1972 года? Никсон отверг приглашение. Позже он объяснил мне причину своего поступка.
Джейми, речь бывшего президента-республиканца в защиту действующего президента-республиканца абсолютно предсказуема. А лидер никогда не должен быть предсказуемым и скучным.
Оратору никогда не удастся овладеть вниманием аудитории, если он предсказуем и прозаичен. Именно так выглядят те, кто стараются быть вежливыми и любезными. Банальность всегда вызывает скуку.
Лидеры не обязательно следуют написанному сценарию. Они совершают поступки, остающиеся в памяти слушателей.
Большинство ораторов принимаются говорить сразу же после того, как их представят публике. Настоящие лидеры так не поступают. Они ждут — и добиваются такой тишины, чтобы первые же их слова произвели максимально сильное впечатление.
Что сделал Авраам Линкольн в Геттисберге? Когда он начал свою речь, его слушатели уже просидели два часа, слушая выступление Эдварда Эверетта, а затем еще столько же времени ждали появления президента. Линкольн снял свой цилиндр, водрузил на нос очки в металлической оправе, затем вытащил из кармана листы бумаги, которые выглядели как рукопись. Слушатели настроились на продолжительный монолог.
Но Линкольн удивил всех собравшихся. Он не стал читать то, что было написано у него в рукописи, — он вообще ни разу не заглянул в свои записи. Он обратился непосредственно к слушателям и говорил с ними искренне, от всего сердца — всего две минуты.
Оратору не овладеть вниманием аудитории, если он предсказуем и прозаичен.
Такие лидеры, как Черчилль, Рейган и Линкольн, знали, как обставить свои выступления. Черчилль, например, в 1925 году, оказавшись на посту министра финансов Великобритании, в своем первом выступлении должен был сделать оценку доходной части бюджета. Дойдя в своей речи до акцизного сбора на алкоголь, он протянул руку к стоявшему на столе графину и налил себе стакан воды. Однако, когда он поднял стакан, чтобы отпить, все увидели, что это не вода, а жидкость цвета виски. Черчилль с хитрой улыбкой прокомментировал:
Наша обязанность — укреплять бюджет, и именно это я, с позволения палаты общин, сейчас и сделаю.
Он отпил виски, и по залу прокатился смех. Только Черчилль мог превратить обсуждение бюджета во что угодно, кроме скучной дискуссии!
Черчилль точно знал, как оказаться в центре внимания, что подтверждает такая история:
Министр труда Эньюрин Бивен, искусный оратор, представитель социалистов, в своей речи критиковал премьер-министра Черчилля. Он заявил, что «его речь — сплошные общие места». Под напором критики Черчилль съежился, встал на ноги и принялся хлопать себя по карманам, озираться, а затем и вовсе опустился на колени и полез под скамью. Бивен остановился на полуслове и совсем другим тоном спросил премьер-министра, что случилось.
Черчилль с самым невинным видом и к общему удовольствию аудитории заявил: «Ничего особенно, просто искал свои пастилки от кашля, а они упали на пол».
Генерал Эйзенхауэр писал, что Черчилль на традиционном обеде, который он давал каждую пятницу в Чекерсе во время Второй мировой войны, мог неожиданно разразиться шекспировским монологом или сонетом. Однажды, вспоминает генерал, Черчилль цитировал текст из пьесы «Как вам это понравится»: «Весь мир — театр. В нем женщины, мужчины — все актеры. У них свои есть выходы, уходы, и каждый не одну играет роль»[63].
Черчилль вообще предпочитал звездные роли. В Первую мировую войну, когда Германия вторглась во Францию через территорию нейтральной Бельгии, британское военное командование рекомендовало приступить к диверсионным операциям в Антверпене, чтобы заставить немецкие войска вернуться в Бельгию, покинув Францию. Черчилль, нарядившийся в свою форму старшего брата «Тринити-хаус»[64], экспроприировал на Пикадилли пять красных автобусов и отправился в Антверпен с двумя тысячами новобранцев Королевского морского флота.
В своем наряде XVIII века, с золотыми галунами и в пурпурной треуголке, Черчилль выглядел как помесь шпрех-шталмейстера с Наполеоном. Но грандиозный спектакль на крыше автобуса с Черчиллем, выкрикивавшем в мегафон приказы для организации оборонительных позиций, привлек внимание командования Императорскими военно-морскими силами Германии и заставил немцев перебросить батальоны в Антверпен с французского фронта.
Рональд Рейган, конечно же, был профессиональным актером. Давайте вспомним, как он перехватил инициативу у Буша на первичных выборах в Нью-Гемпшире в 1980 году.
Комитет поддержки Рейгана арендовал зал в Манчестере на время дебатов между кандидатами от Республиканской партии: Бушем, Джоном Андерсоном, Говардом Бейкером, Джеком Кемпом и, конечно же, Рейганом. Ведущий, мистер Брин, огласил формат дебатов, в котором было отведено определенное время на вопросы и ответы. В какой-то момент Брин попытался остановить Рейгана на середине ответа. Рейган гневно воскликнул: «Я заплатил за микрофон, мистер Грин!» (перепутав фамилию ведущего).
Именно актер Рейган превратил ежегодное Послание президента США конгрессу из сухого перечня рекомендуемых законопроектов в запоминающееся зрелище. Рейган дал представление, которое можно было бы назвать «человек на публике», впервые опробовав такое начинание в феврале 1983 года, после того как самолет Delta Airliner с обледеневшими крыльями рухнул в Потомак. Перед конгрессом и телезрителями Рейган подробно рассказал о героизме Дэниела Столтника, который нырнул в ледяную воду, пытаясь спасти уцелевших пассажиров. Затем он указал на Столтника на балконе, где тот сидел рядом с Нэнси Рейган.
Ничто не связывало Линкольна с театром — за исключением того, что именно там он был убит, — однако Линкольн держал у себя в столе в президентской резиденции томик трагедий Шекспира и Библию короля Якова. Линкольн, как и Черчилль, очень любил приводить цитаты из «Макбета», «Гамлета» и «Короля Лира».
Линкольн понимал воздействие неожиданных поступков. Он не боялся уронить достоинство, чтобы доказать свою правоту. Об этом красноречиво свидетельствует следующая история.
Линкольн, представлявший интересы человека, обвиненного в нападениях и побоях, доказывал, что клиент сделал это в порядке самообороны. Линкольн рассказал суду, что его клиент шел по дороге с вилами, и в это время на него набросилась злая собака, выбежавшая из двора фермера. Клиент попытался удержать собаку на расстоянии с помощью вил, но промахнулся, и острый зубец убил животное. В своем выступлении перед судом Линкольн пересказал диалог, который произошел после этого между двумя мужчинами.
— Почему вы убили мою собаку? — спросил владелец собаки.
— А почему она на меня напала? — ответил владелец вил.
— Но почему вы не пытались использовать другой конец вил? — спросил хозяин мертвого пса.
Клиент Линкольна ответил:
— А почему ваша собака не подошла ко мне другим концом?
При этом Линкольн упал на колени, уперся лбом в пол и повернулся задом к судьям, которые залились смехом.
Обвиняемый был оправдан.
Чтобы донести до слушателей свое мнение, Линкольн и Черчилль могли в буквальном смысле ползать на коленях, если ситуация того требовала. Они не боялись повредить этим своему имиджу. У них было достаточно смелости, чтобы быть самими собой.
У этих мастеров ораторского искусства я научился тому, что можно значительно усилить свою позицию, если не бояться совершить неожиданный поступок. Во время президентской кампании 1968 года меня пригласили выступать от имени Ричарда Никсона перед членами религиозной общины последователей «Святого отца» Джорджа Бейкера недалеко от Филадельфии. Даже после смерти черного основателя этой секты в 1965 году его организация продолжала процветать в США. Я прибыл на встречу с ее членами в сопровождении двух помощников Никсона, которые дали мне прочитать текст — речь «Черный капитализм», написанную самим Никсоном.
Митинг должен был состояться после банкета, организованного в огромном помещении церкви организации. На почетном месте в зале стояло два трона: один пустой, а на втором, поменьше, сидела «Святая мать» — симпатичная белая вдова харизматичного основателя секты.
