id="id29">
Опознав в религиозных учениях иллюзии, мы немедленно сталкиваемся со следующим вопросом: не сходны ли с ними по природе остальные достояния культуры, на которые мы взираем с почтением и которым позволяем править нашей жизнью? Не следует ли называть иллюзиями также предпосылки, определяющие наши государственные институции; не следует ли считать, что отношения между полами в нашей культуре омрачены эротической иллюзией – или даже сразу несколькими иллюзиями? Едва возникает недоверие, мы не станем чураться и вопроса, имеет ли какое-то более надежное обоснование наша убежденность, будто применение наблюдения и мышления в научной работе позволяет продвинуться вперед в познании внешней действительности. Ничто не вправе удерживать нас от того, чтобы подвергнуть наблюдению нашу собственную сущность или применить мысль в целях критики самой себя. Здесь открывается возможность целого ряда исследований, исход которых должен оказаться решающим для составления «мировоззрения» (Weltanschauung). Более того, мы полагаем, что подобное усилие не пропадет даром, что оно, по крайней мере отчасти, оправдает наши подозрения. Но столь обширная задача не под силу автору этих строк, он поневоле вынужден сузить рамки своего труда и изучить одну-единственную из этих иллюзий, а именно религиозную.
Тут громкий голос нашего противника велит нам остановиться. Нас призывают к ответу за наше запретное деяние.
«Археологические интересы, вне сомнения, похвальны, но раскопки не производятся там, где в ходе работы разрушаются жилища живых людей, так что те могут рухнуть и похоронить жильцов под своими обломками. Религиозные учения не такой предмет, над которым можно умничать, как над любым другим. Наша культура на них построена, поддержание человеческого общества опирается на веру преобладающего числа людей в истинность этих учений. Если станут учить, будто не существует всемогущего и всеправедного бога, будто нет божественного миропорядка и жизни за гробом, то люди ощутят себя избавленными от всякой обязанности подчиняться предписаниям культуры. Каждый станет необузданно и безбоязненно следовать собственным асоциальным, эгоистическим влечениям, злоупотреблять властью, и снова воцарится тот хаос, который мы сдерживали многотысячелетней работой культуры. Даже будь известно и доказано, что религия не владеет истиной, нужно было бы прятать этот факт и вести себя в соответствии с заповедями философии «как если бы» в интересах всеобщего блага. Не говоря уже об опасности самого предприятия, поступать так значило бы проявлять бесцельную жестокость. Бесчисленные множества людей находят единственное утешение в религиозных учениях и лишь с их помощью способны выносить тяготы повседневной жизни. Вы отнимаете у них эту опору, не давая ничего лучшего взамен. Общепризнано, что наука мало чего пока достигла, но даже шагни она намного дальше в своем развитии, этого было бы недостаточно для удовлетворения людских потребностей. Человеку свойственны императивные побуждения, на которые холодная наука отозваться не в силах, и очень странно – прямо-таки верх непоследовательности! – когда психолог, всегда настаивавший на малости разума в жизни человека по сравнению с жизнью влечений, теперь пытается отобрать у человечества драгоценный способ исполнения желаний и восполнить утрату интеллектуальной пищей».
Сколько обвинений сразу! Но я достаточно подготовлен, чтобы их опровергнуть; кроме того, я буду утверждать, что для культуры опаснее сохранять свое нынешнее отношение к религии, чем отказаться от него.
Не знаю только, с чего начать свое рассуждение. Может быть, с заверения, что сам я считаю свое начинание совершенно безобидным и неопасным. Отнюдь не я слишком высоко оцениваю разум. Если люди таковы, какими их описывают мои противники, – и я не намерен тут с ними спорить, – то нет никакой опасности, что какой-нибудь истово верующий, вняв моим соображениям, позволит отнять у себя веру. Вдобавок я не сказал ничего такого, чего не говорили бы до меня намного полнее, сильнее и убедительнее другие, лучшие люди. Имена этих людей известны, и я не стану их здесь приводить, чтобы не сложилось впечатления, будто мне хочется поставить себя с ними в один ряд. Я только – и это единственная новинка в моем изложении – добавил к критике моих великих предшественников кое-какое психологическое обоснование. Вряд ли можно ожидать, что именно это добавление окажет воздействие, в котором более ранним усилиям было отказано. Конечно, меня могут теперь спросить, зачем тогда вообще браться за перо, если уверен в безрезультатности своего труда. Но к этому мы вернемся позднее.
Единственным, кому моя публикация может причинить вред, буду я сам. Мне придется услышать самые нелюбезные упреки по поводу моей поверхностности, узости мышления, недостатка благородного идеализма и непонимания высших интересов человечества. С одной стороны, эти выговоры для меня не новость, а с другой, если кто-то уже в молодые годы научился подниматься выше нерасположения современников, то что его может задеть в старости, когда он уверен в скором избавлении от всякой их милости и немилости? В прежние времена было иначе: тогда подобными высказываниями человек заслуживал верное сокращение своего земного существования и ему быстро предоставляли удобный случай составить собственное заключение о загробной жизни. Но, повторяю, те времена прошли, и сегодня сочинения вроде моего не несут опасности ни для автора, ни для читателей. В самом крайнем случае книгу будет запрещено переводить или распространять в той или иной стране – разумеется, как раз в той, которая убеждена в высоком уровне своей культуры. Но если человек вообще берется рассуждать об отречении от желаний и покорности судьбе, то он уж как-нибудь сумеет вытерпеть и этот урон.
Далее встает вопрос, не нанесет ли все-таки публикация моего сочинения какого-либо ущерба – не какой-то личности, а делу, то есть движению психоанализа. Невозможно отрицать, что это движение создано мною, что его с самого начала сопровождали недоверие и недоброжелательство; если я выступлю теперь со столь малоприятными высказываниями, то люди охотно поспешат перенести свою неприязнь с моей персоны на психоанализ как таковой. Теперь ясно, скажут они, куда ведет психоанализ; маска спала – он ведет к отвержению бога и нравственного идеала, как мы всегда подозревали. Чтобы помешать нам обнаружить этот факт, перед нами притворялись, будто психоанализ не имеет мировоззрения и не может его составить [72].
Этот возглас будет для меня по-настоящему неприятен из-за многих моих соратников, среди которых не все разделяют мое отношение к религиозным проблемам. Однако психоанализ уже вынес немало бурь, а потому справится еще с одной. По сути, психоанализ представляет собой исследовательский метод, беспристрастный инструмент, скажем, нечто вроде исчисления бесконечно малых величин. Если с помощью последнего какому-нибудь физику случится установить, что Земля однажды погибнет, то мы наверняка задумаемся, прежде чем приписывать разрушительные свойства самому исчислению и на этом основании его запрещать.
