Но на этот раз он не пошел, а встал на месте, неподвижно опустив руки.
- Кстонов, слушай. Можно, я спрошу тебя?…
Кстоновым он назвал меня в первый раз.
- Ну.
- Ты скажи… Ты знаешь, зачем ты живешь?
- Чего-чего?
- Зачем ты живешь?
- Ты что, охренел?
- Зачем ты живешь?
- Да чего ты?… Ну, чтобы стать… Чтобы было весело… Тьфу, да че ты пристал?… Ты что, того?… А ты знаешь?
- Не знаю.
- Ну и… Да че ты, живот, что ли, заболел?
- Я всегда думал, что знаю. Потерял.
- Ну ты вообще… Ты даешь. А моя Катька вот знает. (Так звали мою тогдашнюю кошку.) Чтобы лопать сырую рыбу. Чтобы гулять, хе-хе, чтобы котята были. Мурлыкать чтобы. А ты не знаешь, хе…
- Я не знаю.
- Ну ты…
Я вдруг осекся. Глаза Академика со страшной силой упирались в меня и светились отчаянием.
- Клячко, - я попытался взять его за рукав, но рука моя как-то сама собой отошла обратно, - слышь… Пошли. Пошли попиликаем.
(То есть на нашем языке поиграем в Пи-футбол или еще как-либо поразвлекаемся.) А?… Опять бабка спать не дала?
«Ничейная бабуся» уже второй месяц была очень плоха и по ночам кричала на одной ноте.
- Она вчера умерла.
Он повернулся и побежал. Перед поворотом за угол переулка споткнулся, но не упал, а подлетел как-то вверх, вскинув руки с растопыренными пальцами, и в этом странном прыжке исчез за углом.
С месяц после того мы еще виделись и разговаривали как обычно, но обоим было до головной боли ясно, что этому уже не продолжиться. Что-то между нами разрушилось.
…Пропал внезапно, без подготовки. Утром мать нашла на столе записку:
До свидания. Не ищите. Я вас люблю. Я не…
Дальше что-то зачеркнутое.
Исчез в домашней одежде, ничего с собою не взяв. Обнаружили потом, что куда-то девалась всегда бывшая среди немногих его личных книг «Карта звездного неба» и последняя из объемных моделей Энома.
Обрывки разговора, подслушанного возле учительской.
Мария Владимировна. А если самоубийство?
Ник. Алексаныч. Не думаю. Какая-нибудь авантюра… Какой-нибудь закидон…
- Одиночество… Никто его по-настоящему не знал. Мерили общими мерками…
- А что было делать, как подойти? Иногда мне было просто стыдно с ним разговаривать.
- Старший друг, хотя бы один…
- При таком-то уровне? Да он старше нас с вами… Всех нас, вместе взятых… У гения не бывает возраста. - Не скажите…
Следователь приходил в школу, беседовал и со мной, я из этой беседы мало что запомнил. «Любил ли он ходить босиком?» - «Да, очень». - «Водился ли с подозрительными личностями?» - «Да. Водился». - «С какими?» - «Ну вот со мной». - «А еще с какими?» - «Не знаю». - «Как ты можешь не знать, а еще друг. Вспомни». - «Ни с кем он не водился».
Еще пару раз я приходил к нему домой. Почерневшая мать, с сухими глазами, беспрерывно куря, не переставала перебирать его одежонку, тетради, рисунки…
«Владик. Владик. Ну как же так. Владик…»
Отец, абсолютно трезвый, сидел неподвижно, упершись в костыль. «Сами. Искать. Упустили. Пойдем. Сами…»
- «Куда ж ты-то… Куда ж ты-то…»
Его лабораторно-технический скарб, находившийся под бабусиным топчаном, был весь вытащен и аккуратно разложен на свободной теперь поверхности. Сестры переговаривались полушепотом и ходили на цыпочках. Я сидел, мялся, пытался что-то рассказывать о том, как с ним было интересно, какой он…
Страшнее всего глаголы в прошедшем времени…
В последний день занятий, после последнего урока, когда я, отмахнувшись от Яськи, в дремотной тоске брел домой, кто-то сзади тронул меня за плечо.
Я сперва его не узнал. Передо мною стоял Ермила, уже больше года как исключенный из школы. Он мало вырос за это время - я смотрел на него сверху вниз. Бело-голубые глаза глядели тускло и медленно, под ними обозначились сизоватые тени.
- Его, понял?
Он протягивал мне измятую кепку. Я не сразу ее узнал, но сразу, как от удара током, вверх подскочило сердце.
- Ты его видел?…
- Я взял, ну.
- Когда?…
- В раздевалке куклу гоняли, тогда и взял, понял?
- А почему… Почему не отдал?
- Теперь отдаю, законно. Вы с Клячей кореша - так? Ты это, понял… Носи. Пока не придет.
- А он придет?
- Куда денется. Кляча - голова на всех, понял.
- А где он?
- Откуда знаю? Придет, законно.
- Придет?…
- Носи, ну. Побожись.
- …(Соответствующий жест, изображающий вырывание зуба большим пальцем.)
- Ну давай…
Сунул мне под дых корявую грабастую лапку, повернулся и - как краб, боком, - в сторону, в сторону…
Больше я его никогда не видел.
Что же касается Клячко, то… (Обрыв пленки).
Не стану утомлять ваше любопытство, читатель. Я был до крайности удивлен и взволнован, когда Д. С. сообщил мне, что Владик К. жив и ныне.
- Оставьте пленку, не надо. Другая история.
- Но ведь…
- Разве не интересно, какие бывают дети? Разве весь смысл их в том, чтобы становиться взрослыми? Суть в том, что ребенок тот был и есть, хотя мог бы и потеряться…
- А кепка?
- Как видите, осталась невостребованной… У него теперь другая фамилия, взятая им самим, смешная…
Смерть, животные, деньги, правда, бог, женщина, ум - во всем как бы фальшь, дрянная загадка, дурная тайна… Почему взрослые не хотят сказать, как это на самом деле?…
Есть ли у вас план, как возносить ребенка с младенчества через детство в период созревания, когда, подобно удару молнии, поразят ее менструации, его эрекции и поллюции? Да, ребенок еще сосет грудь, а я уже спрашиваю, как будет рожать, ибо это проблема, над которой и два десятка лет думать не слишком много.
Януш Корчак
Сколько стоит главная тайна?
подстрочный перевод с детского
Здравствуйте, меня зовут Родик, мне десять лет.
Хочу спросить у вас, что такое любовь, что такое правда и тайна и как мне быть.
Когда мне было пять лет, я спросил у мамы, откуда я взялся. Она ответила: «Я купила тебя в роддоме».
Я спросил: «А что такое роддом? Такой магазин?» - «Да, - ответила мама, - такой магазин». - «Где покупают детей, да?… А сколько ты за меня заплатила?» - спросил я. «Очень дорого. Сто рублей».
«Значит, я стою сто рублей!» - обрадовался я. «Теперь ты стоишь еще дороже». - «Сколько? Тысячу, да?» - «Да». - «А почему?» - «Потому что ты вырос».
«А ты сколько стоишь?» - «Не знаю, - сказала мама. - Не помню, спроси у бабушки». - «Она тебя тоже в роддоме купила?» - «Да, тоже в роддоме».
Я решил спросить обязательно, было очень интересно узнать, сколько стоит моя мама. Но бабушка была в деревне. Поэтому я на другой день спросил у папы, сколько он стоит.
Папа рассердился: «Что ты болтаешь. Человек не стоит нисколько. Это только рабов покупали за деньги». - «Значит, я раб», - сказал я. «Почему?» - удивился папа. «Потому что меня купили за сто рублей. А теперь могут продать за тысячу». - «Что за глупости? Кто тебе сказал такую ерунду?» - «Мама». - «Мама?… А-а. Понятно».
Потом мы пошли с папой в «Детский мир» покупать машинку. Там было много красивых машинок, и папа объяснял мне, что их привозят сюда с фабрик, их там делают и затрачивают на это много материалов, потому они стоят дорого.
Я спросил: «На меня тоже затратили много материалов?» - «На тебя? Да, - сказал папа. - Много». - «А-а, - сказал я, - понятно». - «Что понятно?» - встревожился папа. «Понятно», - сказал я, но сам не понимал, что понятно. Вспомнил, как папа сказал, что мама сказала мне ерунду.
И спросил: «А на какой фабрике меня сделали?»
Папа долго думал. Потом сказал: «На картонной. То есть… на керами… на космической». - «В космосе, да?» - «Ага». - «Значит, меня привезли из космоса?» - «Да». - «А тебя?» - «И меня». - «И всех людей оттуда привозят?» - «Да. Но сначала они попадают в животики». - «В какие животики?» Тут папа вдруг покраснел и рассердился: «Хватит! Пристал опять! Со своими дурацкими вопросами!… Вырастешь, узнаешь. Смотри, какая машинка».
Летом меня отправили в деревню к бабушке. И я спросил у нее: «Бабушка, а за сколько рублей ты купила маму?»
Бабушка засмеялась: «Ни за сколько, Роденька. Я ее в капусте нашла. Бесплатно». - «А мама сказала, что ты ее купила в роддоме». - «Правильно, Роденька. Это я ее уж потом в роддом снесла и купила. Оформила за руб двадцать. А сначала в огороде, в капусте». - «Только руб двадцать? Так дешево?…» - «Да, Роденька, раньше все дешевше было, не то что теперь. Все нынче подорожало». - «А откуда она в капусту попала? Из животика, да?» - «Да ты что, господь с тобой. Это кто ж тебя научил? Стыд-то какой. В капусту, Роденька, деточек аист носит». - «С космической фабрики?» - «Какой такой фабрики?… Научают детей черт знает чему, прости господи. От Бога, миленький мой, от Бога». - «Бабушка, Бога на земле нет, мне в детском саду старший мальчик сказал. Бог был раньше, а теперь он в космосе. И аистов тоже нет. Людей делают на фабриках, из фабрик кладут в животики, из животиков в капусту, а из капусты в роддом».
