Ознакомительная версия.
Опять же пропуская все не относящееся к делу, переходим к очередной трагедии – к крушению идеалов, авторитетов, «богов» детства. Рано или поздно ребенок вдруг осознаёт, что его папа – не самый большой и сильный, а мама – не самая красивая и главная. Боги низвержены… Но кто теперь, в таком случае, он – сам ребенок?… Он больше не император… Признавая падение богов и кумиров, он подписывает и «отречение от престола». Возникает своего рода раздвоенность личности: все то же глубокое ощущение собственной индивидуальности, исключительности, с одной стороны, а с другой – масса ролей, которые ребенок должен играть наравне со всеми.
Этот раскол пролегает между сущностным «я» и индивидуальной реальностью ребенка. Последняя подчинена законам логики, а все, как кажется, свидетельствует о том, что наш герой – «такой же, как и все остальные», и нет в нем ничего особенного. Но сущностное «я» ребенка говорит об обратном. Причем оба образования – и сущностное «я», и индивидуальная реальность – в каком-то смысле претендуют на то, чтобы быть «я» человека: и индивидуальная реальность, содержащая в себе я-отождествленные роли, может быть «личным я», и то сущностное «я», являющееся, по сути, центром личности, которое продолжает сохраняться в неком переживании, тоже имеет все права на этот статус подлинного «личного я». Но если для первого «я» есть все необходимые основания – сама жизнь ребенка, окружающий его мир, социальная практика, в которую он включен благодаря я-отождествленным ролям, им основание, то второе основано лишь на некой его вере, на некой внутренней, ничем не подкрепленной убежденности.
Логика воспитания ребенка, где число его «начальников» растет с каждым годом (воспитатели в детском саду, учителя начальных классов, учителя по предметам), не оставляет этому второму – сущностному «я» (чувству собственной глубокой индивидуальности) – никакого места и основания. Сформированная личность теряет чувство собственной раздвоенности, поскольку к этому времени почти полностью пропадает ощущение этого своего сущностного «я». Но его пробуждение, которое может возникнуть в последующем, в процессе развития сформированной некогда таким образом личности, и есть нечто иное, как индивидуальные отношения с самим собой.
Пробуждение собственной индивидуальности
В психологической литературе часто используется понятие «я-идеального». Дать ему некое конкретное определение не так-то просто, но в целом можно говорить, что речь идет о желании «быть каким-то». Желание это каждому из нас понятно, появляется оно еще в детстве и представляется весьма естественным: мы хотим быть сильными, умными, талантливыми, любимыми. Чуть позже мы захотим быть красивыми, сексуальными, остроумными, сообразительными, уважаемыми. И нет ничего странного в том, что мы расстраиваемся, если эти наши желания не реализуются. И надо сказать, что все эти желания социогенной природы: мы хотим быть красивыми для кого-то, уважаемыми и любимыми кем-то.
Если же у нас не получается быть такими, как нам того хочется, то мы, по крайней мере, пытаемся такими казаться. А это уже второй виток, все дальше и дальше удаляющий нас от реальности собственного существа. И песочный замок, выстроенный нами на перекрестке собственных ожиданий и отношений к нам со стороны значимых для нас людей, поразительно крепок. Причем, мы сами всеми силами поддерживаем и укрепляем его своды. Этот «замок» – основа нашего ролевого поведения, составляющего всю систему наших формальных отношений. В каком-то смысле, мы сами и есть этот «замок».
Чтобы избавиться от этого неотступного комплекса собственных бесплодных идей, нам надо ощутить себя в общении, но не в социуме, в жизни, но не на сцене, мы должны полностью потерять ощущение кого-то, кто может подсмотреть за нами в замочную скважину, с вытекающими из подобного «конфуза» при таких обстоятельствах последствиями. Достичь этого не так-то просто, поскольку, по большому счету, мы не чувствуем чуждости, навязнанности нам этих представлений. Мы искренне уверены в том, что это мы сами хотим быть такими, какими мы хотим быть, не понимая при этом, что мы хотим быть такими только потому, что кому-то другому – значимым для нас людям – хотелось или хочется видеть нас такими. То есть, мы сами не тяготеем к своему «идеальному я», мы принуждаемы к тому, чтобы хотеть этого.
Если соответствовать «идеальному я» – это единственный способ снискать желаемую благосклонность, то мы пытаемся соответствовать своему «идеальному я», но в данном случае желаемым для нас является не само это наше «идеальное я», а искомая благосклонность, что, разумеется, совсем не одно и то же. Иными словами, «идеальное я» – это не мое собственное желание быть каким-то, это то, каким, как мне кажется, меня хотят видеть другие. Это не самоцель, а средство, с помощью которого я ищу те или иные симпатии окружающих.
Именно этот парадокс «идеального я» является причиной того, что развитие личности (особенно если это происходит вне психотерапевтического сопровождения) начинается с некого необычного ощущения себя. Развитие личности, по сути, манифестирует этим необычным ощущением: происходит крушение или деформация «идеального я», вызванное, пусть и не всегда осознанным должным образом, «разоблачением» его природы. В условиях же психотерапевтического сопровождения процесса развития личности, начало этого процесса связано с другим чувством. Поскольку психотерапевт принимает своего пациента (клиента) таким, каков он есть, то есть необходимость «быть идеальным» для человека отпадает, сама эта необходимость «быть идеальным» дискредитируется. Пациент (клиент) понимает, что, на самом деле, для того, чтобы тебя приняли, нет необходимости «быть каким-то», достаточно просто быть. Это эффект, вызванный присутствием принимающего другого, влечет за собой потенциальную смену приоритетов: психотерапевта интересует не то, что интересует других, не внешняя сторона дела, не «кажимость», его интересует то же, что и самого пациента (клиента), – он сам.
И первый шаг, который делает личность на пути к себе, – это своеобразный отказ от других (разумеется, речь не идет о фактическом отказе такого рода, личность отказывается от «формальных» других, от других в их я-отождествленных и я-неотождествленных ролях). Таким «хирургическим» путем мы, по сути, упраздняем ролевое поведение среднего контура личности. Причем, все, что происходит с ней в этом направлении, – это интуитивное движение. Личность теперь – это транзиторно-формальные роли пополам с иллюзорными идеями относительно собственной исключительности. И там, и там она становится жертвой идеализма, а это увеличивает степень субъективного страдания. В результате усиливается потребность в само-сострадании, в само-сочувствии, и хотя подобную практику трудно считать «правильной», она, как и всякое сущностное сострадание, содействует индивидуальным отношениям.
Без преувеличения можно сказать, что весь экзистенциализм психологически вырос из этого переживания. Сама «экзистенция» означает истинное, «внутриличностное бытие» человека, поток его переживаний, не сводимый ни к каким внешним объективированным формам. Впрочем, здесь «бытие» следует понимать в трактовке М. Хайдеггера, а не как оно понимается в онтологии психософии. «Стояние в просвете бытия, – пишет М. Хайдеггер, – я называю эк-зистенцией человека. Только человеку присущ этот род бытия. Так, понятая эк-зистенция – не просто основание возможности разума, ratio; эк-зистенция есть то, в чем существо человека хранит источник своего определения». «Существо человека покоится в эк-зистенции. К ней в сущностном, то есть в собственном бытийном плане сводится все, потому что бытие о-существляет человека, как экзистирующего, присваивая его себе, чтобы он был стражем истины бытия»74. И сейчас личности доступны все эти, с одной стороны, очень не простые, но, с другой стороны, завораживающие экзистенциальные переживания – хайдеггеровский Ужас Ничто, глубочайшая Тоска и ни с чем не сравнимое Отчаяние, кьеркегоровские Страх и Трепет.
Эти переживания позволяют человеку совершенно по-другому взглянуть на мир, они даруют ему новые горизонты и новые ценности. Вопрос этического поворачивается к нам другой стороной: ощущение личностного горя – своего сущностного одиночества, своей исторгнутости из мира, трагическое сознание своей конечности и бессмысленности жизни как таковой оказывается огромным, а потому сострадание к себе (к паскалевскому человеку в себе) достигает своего апогея. На этом уровне развития личности (а речь идет о ПЗМ) личность как бы теряет себя, свое самоощущение: с одной стороны, собственная сущность еще не ощущается ею как таковая, она лишь манит, зовет к себе, постепенно открываясь, а я-отождествленные роли, с другой стороны, уже ослаблены, дискредитированы и не способны быть «я»; свои же я-неотождествленные роли личность никогда и не считала истинным проявлением себя. Это блуждание по «пустому пространству» между анонимной сущностью и внешним контуром кажется ей адом. Весь мир в ее глазах исполняется великой трагедией, но ему личность уровня ПЗМ не сопереживает. Сейчас она научается сопереживать себе-сущностному. И когда это, наконец, происходит, ее собственная индивидуальность, словно бы проснувшись от долгой летаргии, «показывается на глаза».
Ознакомительная версия.
