Ребенку тоже нужно задать определенные «рамки игры»: сказать ему, что развлекательная программа всегда бывает после еды, потому что, поев, зрители будут более благосклонны. Пусть, к примеру, заранее сделает пригласительные билеты, в которых будет указано время начала спектакля. Но и слишком долго растягивать ожидание не следует, а то праздник превратится в муку. Дети–шуты обычно нетерпеливы, и у них может произойти нервный срыв. Очень хорошо, если удастся заснять представление на видеопленку или сделать фотографии, а потом демонстрировать знакомым и, конечно, самому ребенку.
Только не надейтесь, что после одного такого представления произойдет чудо, и в следующий раз, когда придут гости, ребенка будет не видно и не слышно. Повторяем: страсть к актерству, к тому, чтобы быть на людях и вызывать их потрясение, у таких детей в крови. И важно не отучить их от этого, а позаботиться о том, чтобы он не были посмешищем. Допустим, ребенку надо втолковать, что разным гостям еще можно показывать одну и ту же программу, но тем, кто ее уже видел, повторение будет не очень интересно. Предложите какие–то новые варианты, побуждайте «артиста» к творчеству, а если он затрудняется, обязательно помогайте ему.
Предостерегаем вас и вот от какой ловушки. У детей–шутов и без того повышенная жажда внимания (поэтому они, собственно, и ведут себя таким образом — чтобы любыми средствами привлечь внимание к себе, пусть даже это внимание будет негативным!). Готовясь к представлению, они могут постоянно «тянуть одеяло на себя», требовать, чтобы вы бросили все дела и рисовали афишу, готовили декорации. Здесь нужно пойти на разумный компромисс, причем задавать условия опять–таки должны вы, а не ребенок. Хорошо привлечь к репетициям и всему прочему других детей, если они у вас есть. А если нет — соседского мальчика или девочку.
Параллельно стоит заниматься тренировкой внимания и усидчивости детей–шугов. Конечно, тоже в игровой форме и не забывая подкрепить успехи разнообразными поощрениями. Например, таким детям час–то не нравится читать. Можно вначале ориентировать их на чтение детских стихов, где много прямой речи, принадлежащей разным персонажам (К. Чуковский, А. Барто), а потом — на чтение пьес, причем читать их с ребенком по ролям.
Если он готовит к завтрашнему уроку параграф по истории, можно — в качестве награды за хорошо усвоенный материал! — предложить и помочь ребенку разыграть какие–то исторические картинки (скажем, показать первобытных людей или важных, надутых бояр в шубах с длинными рукавами).
А наградой за выученную географию могут быть в разные этнографические сценки (например, из жизни индейцев) и рисунки, повешенные на стену, сели присутствует склонность еще и к изобразительному творчеству.
Подчеркивать подобным образом артистические способности таких детей может и педагог — естественное с поправкой на школьные условия.
Вообще, ребейка со склонностью ко шутовству полезно (приведя его немного в чувство вышеописанными способами и, следовательно, сняв отрицательную реакцию на него окружающих) определить в то место, где его артистические склонности найдут более точное и конкретное применение. То есть: пристроить к делу — дать ему какую–то локальную сцену, чтобы он не превращал в сцену всю жизнь. Но помните, что ребенку, который любит кривляться, вовсе не обязательно понравятся бальные танцы или занятия музыкой, столь любимые сейчас многими родителями. Лучше поискать драматический кружок, кукольную студию что–то,связанное с эксцентрикой, акробатикой, фокусами.
Мы даем все эти советы не на пустом месте. К нам такие дети попадают довольно часто и у нас с ними обычно не бывает серьезных проблем. Они жаждут себя показывать, выступать, а наши занятия и состоят из сплошных выетуплений Но, сразу же признав за ребенком много достоинств, мы задаем ему и довольно жесткие рамки. Хотя не сразу. Сначала мы, наоборот, разрешаем ему выступать самым первым, но одновременно стараемся внушить, что хороший актер должен быть вежливым и терпеливым зрителем. Потом выступление ребенка постепенно отодвигается («Сегодня ты будешь третьим или четвертым») и превращается в награду за терпение. А сам ребенок приучается к мысли, что он стал гораздо более терпеливым и окружающие это очень ценят («Посмотрите, ребята, какой у нас сегодня Игорек сдержанный! Все выступают, а он сидит и внимательно смотрит. Вот что значит — настоящий артист!»).
Но если у кого–то из выступающих появляется нужда в ассистентах, мы посылаем за ширму в первую очередь такого непоседу.
Как и вообще демонстративность, это частное ее проявление не бывает у детей–невротиков патологической доминантой. Соответственно, и заниматься шутовством, то есть давать этюды на шутовское поведение, нужно минимально. Патологическая доминанта в таких случаях — это жажда лидерства, которая сопряжена с застенчивостью, проявляющейся парадоксальным образом (да–да, такие дети часто бывают глубинно застенчивы!), заниженной самооценкой и нередко ревностью — к другим братьям и сестрам, к матери или отцу, к детям, которых ставят им в пример, даже… к животным. Получив «площадку» для самоутверждения, обязательно связанную с юмористическими наклонностями ребенка, невротик довольно быстро гармонизируется.
Сложнее обстоит дело с детским шутовством иного происхождения — с тем, что в психиатрии принято называть дурашливостью.
Человеку несведущему или не очень наблюдательному может показаться, что дурашливость и невротическое паясничанье — это одно и то же. Нет, сходство здесь чисто формальное. А вот разница существенная.
Прежде всего, дурашливость непроизвольна. Если невротик, пусть неуклюже и не к месту, но пытается насмешить окружающих, то дети, страдающие дурашливым поведением (диагнозы могут быть разные, скажем только, что эти заболевания, как правило, глубокого органического происхождения), вовсе не ставят перед собой такой цели. Они ни над кем не издеваются, просто смеются к месту и не к месту — к сожалению, гораздо чаще последнее. У таких детей, наоборот, снижено или вовсе отсутствует чувство юмора. Они хихикают, а то и хохочут во весь голос не потому, что им смешно. Просто это некий симптом, который может свидетельствовать о повышенном возбуждении. А оно, в свою очередь, может быть следствием чего угодно — как радости, так и ужаса.
И с такими детьми нужно целенаправленно работать, стараясь приучить их к правильным моделям поведения. Дело это сложное, небыстрое и требует огромного запаса терпения. Дурашливым детям трудно посмотреть на себя со стороны и еще труднее контролировать свое поведение — даже тогда, когда они начинают понимать, что ведут себя недолжным образом. Но, вводя такого ребенка в рамки общепринятого поведения, крайне важно — для равновесия — повышать его самооценку, которая может страдать от постоянных указаний на поведенческие недостатки.
Наш опыт показывает: когда упорно р аботаешь с подобными детьми, не надеясь на скорые перемены, — результаты как раз могут превзойти все ожидания.
Шестилетний Эдик реагировал на все так неадекватно, что вообще было непонятно, доходит ли до него смысл наших слов. Спросишь: «Как тебя зовут?» — смеется. Скажешь: «Подойди ко мне!» — подойдет, но опять смеется. А уж когда прячется за ширмой, чтобы показать какой–нибудь этюд, буквально давится смехом.
И только по каким–то редким и коротким проблескам можно было догадаться, что за этой пугающей дурашливостью все же скрывается нормальный интеллект. (Дурашливость может сопутствовать и слабоумию, но мы такими детьми не занимаемся.)
К счастью, у Эдика была не только любящая, но и очень умная, энергичная мать.
Мы сосредоточили усилия на том, чтобы донести до мальчика всю нелепость, несуразность его поведения. Конечно, не унижая его. И тут нас, как всегда, выручила перчаточная собака. Это она, а не Эдик, то и дело хихикала в самое неподходящее время и в самых неподходящих местах. Сначала казалось, что до Эдика ничего не доходит, что он не делает переноса, не соотносит свое поведение с поведением собаки. Потом стало понятно, что перенос он все–таки делает, но справиться с собой не в состоянии. Как люди, которые слышат, что поют фальшиво, и все равно не могут правильно воспроизвести мелодию. К концу первого цикла занятий мы были в некоторой растерянности: стоит ли продолжать?
Но, посмотрев на Эдика через три месяца (все это время мама продолжала заниматься с ним по специально составленной нами программе), мы с удивлением обнаружили, что он как–то посерьезнел и организовался. Поэтому решили рискнуть — привлечь его к участию в лечебном спектакле.
Здесь мы снова сконцентрировались на дурашливости. Достаточно сказать, что персонажа, которого играл Эдик, так и звали: Хо–Хо. Эта черта была доведена в пьесе до гротеска. Работать с Эдиком на этом этапе было невероятно сложно, но опять огромную часть работы взяла на себя мама. В результате он вполне прилично сыграл свою роль, смеялся только там, где было положено по сюжету, а остальное время спокойно слушал реплики других артистов, участвовал в массовках, ни к кому не лез и на большинство зрителей произвел впечатление достаточно благополучного (психически) ребенка.
