своего невроза. Но даже в тех случаях, когда пациент с самого начала сознает психическую природу своей болезни, критический разбор анамнеза может оказаться весьма полезным, ибо он раскрывает психологический контекст, который больной прежде не замечал. Нередко таким способом удается выявить проблемы, требующие специального обсуждения. Иногда подобная работа занимает несколько сеансов. Прояснение сознательного материала завершается, когда ни аналитик, ни пациент больше не могут привнести в него что-либо важное. При самых благоприятных обстоятельствах это сопровождается формулированием проблемы, которая зачастую оказывается неразрешимой.
В качестве примера рассмотрим следующий случай: человек, который ранее был совершенно здоров, в возрасте от тридцати пяти до сорока лет внезапно заболевает неврозом. Его положение обеспечено, у него есть жена и дети. Параллельно с неврозом у него развивается сильнейшее сопротивление своей профессиональной деятельности. По его словам, первые симптомы невроза проявились, когда он столкнулся с определенными сложностями в своей карьере, и с каждым последующим затруднением только усугублялись. Мимолетные улучшения наблюдались всякий раз, когда удача оказывалась на его стороне. Критическое обсуждение анамнеза позволило выявить ключевую проблему, которая состояла в следующем: пациент сознавал, что может работать лучше и что полученное таким образом удовлетворение приведет к столь желанному улучшению его невротического состояния. Однако он не мог работать эффективнее вследствие сильного сопротивления, которое вызывало в нем само дело. С рациональной точки зрения данная проблема неразрешима. Посему психоаналитическое лечение должно начинаться с этой критической точки – сопротивления работе.
Возьмем другой случай. У сорокалетней женщины, матери четверых детей, развился невроз спустя четыре года после смерти одного из них. Новая беременность и рождение еще одного ребенка привели к значительному улучшению ее состояния. Это внушило ей уверенность в том, что, будь у нее еще один ребенок, ее состояние улучшилось бы еще больше. Поскольку она знала, что больше не может иметь детей, она решила посвятить себя филантропической деятельности. Однако это занятие не приносило ей ни малейшего удовлетворения. Вместе с тем всякий раз, когда ей удавалось чем-то живо заинтересоваться, пусть даже ненадолго, ей тут же становилось лучше. К несчастью, она была не в состоянии найти что-либо, что вызвало бы у нее длительный интерес и принесло удовлетворение. Рациональная неразрешимость проблемы очевидна. В данном случае психоаналитику прежде всего необходимо выяснить, что именно мешает пациентке развить иные интересы, помимо страстного желания иметь ребенка.
Поскольку мы не можем заранее знать решение таких проблем, мы вынуждены искать подсказки в индивидуальности пациента. Ни сознательные расспросы, ни рациональные советы не могут помочь нам в обнаружении этих подсказок, ибо препятствия, которые мешают нам найти их, скрыты от сознания больного. Таким образом, не существует единого, универсального способа преодоления бессознательных препятствий. Единственное правило, которое диктует психоанализ в этом отношении, таково: пусть пациент озвучивает все, что приходит ему в голову. Аналитик же должен внимательно следить за всем, что говорит пациент, и принимать это к сведению, не пытаясь навязать больному собственное мнение. Первый пациент, например, начал говорить о своей семейной жизни, которую до сих пор мы считали абсолютно нормальной. Теперь же оказывается, что он испытывает трудности в отношениях с женой и совершенно ее не понимает. Аналитик не может не заметить, что, очевидно, профессиональная деятельность больного отнюдь не единственная его проблема, и что его отношение к жене также требует рассмотрения. Это запускает цепочку ассоциаций, связанных с браком. Затем следуют ассоциации, порожденные воспоминаниями о добрачных связях. Пациент подробно описывает свои переживания в тот период; все они указывают на то, что больной весьма своеобразно вел себя в близких отношениях с женщинами и что это своеобразие приняло форму детского эгоизма. Подобная точка зрения является для него совершенно новой и неожиданной и объясняет многие его любовные неудачи.
Разумеется, мы не всегда можем добиться столь успешных результатов, всего-навсего позволив больному говорить; лишь у немногих пациентов психический материал лежит так близко к поверхности. Более того, многие больные не готовы свободно говорить о том, что с ними происходит: одни – потому, что им слишком больно рассказывать о своих переживаниях аналитику, которому они, возможно, не вполне доверяют, другие – потому, что не могут вспомнить ничего сколько-нибудь заслуживающего внимания и заставляют себя говорить о вещах, к которым более или менее равнодушны. Безусловно, нежелание говорить по существу не доказывает, что пациент сознательно утаивает некое болезненное содержание; это может происходить совершенно бессознательно. Таким больным часто помогает совет не принуждать себя: достаточно только ухватиться за самую первую мысль, которая приходит им в голову, какой бы незначительной или смешной она ни казалась. В некоторых случаях, впрочем, даже эти инструкции бесполезны, и аналитику приходится прибегать к другим мерам – например, к ассоциативному эксперименту, который обычно дает верную информацию касательно ключевых склонностей пациента в данный момент.
Второй способ – это анализ сновидений; традиционный инструмент психоанализа. Поскольку анализ сновидений вызывает столь сильное противление, краткое изложение его принципов представляется вполне уместным. Толкование сновидений, равно как и придаваемое им значение, непопулярны у широкой общественности. Еще не так давно люди практиковали онейромантию и верили в нее; не так много времени прошло и с тех пор, когда даже самые просвещенные умы находились под властью суеверий. Посему вполне понятно, что наш век все еще питает живой страх перед суевериями, преодоленными лишь частично. Эта нервозность в отношении суеверий в значительной степени объясняет неприятие толкования сновидений, хотя психоанализ никоим образом в этом не виноват. Мы выбираем сновидение в качестве объекта не в силу суеверного восхищения перед ним, а потому, что оно представляет собой психический продукт, неподвластный влиянию сознания. Мы побуждаем пациента к свободным ассоциациям, но этот материал носит слишком скудный, вынужденный характер, а то и вообще не относится к делу. Сновидение – это свободная ассоциация, свободная фантазия; оно возникает не по принуждению и является таким же психическим феноменом, как и всякая ассоциация.
Не стану скрывать, что на практике, особенно в начале анализа, полный и идеальный анализ сновидений возможен не всегда. Обычно мы собираем сновидческие ассоциации до тех пор, пока проблема, которую пациент утаивает от нас, не проявится настолько ясно, что он сможет распознать ее сам. Эта проблема затем сознательно прорабатывается до тех пор, пока мы вновь не столкнемся с неразрешимым вопросом.
Здесь внимательный читатель наверняка поинтересуется, что делать, если больной вообще не видит снов. Могу вас заверить, что до сих пор все пациенты – даже те, кто утверждал, что раньше никогда не видел снов, – начинали видеть сны во время анализа. С другой стороны, часто случается так, что пациенты, которые прежде видели яркие сны, внезапно перестают их
