заявление, и что имеются определенные данные, противоречащие ему. В любом случае, теперь очевидно, что получить такие сведения можно и что эти вопросы могут быть представлены на рассмотрение гуманистической в широком смысле науке (Maslow, 1966; Polanyi, 1958).
В этой главе сделана попытка эмпирического подхода к одному из ключевых вопросов, касающемуся сферы добра и зла. Несмотря на то что глава не претендует на полноту, она напоминает, что представления об агрессивном поведении продвинулись вперед, хотя и не настолько, чтобы можно было дать окончательные и убедительные ответы на все поставленные вопросы.
В первую очередь необходимо отметить, что то, что выглядит как первичная агрессивность, можно наблюдать у некоторых видов животных; не у всех животных, и даже не у многих, но у некоторых. Есть животные, которые убивают ради убийства и проявляют агрессивность без видимых внешних причин. Лиса, которая попадает в курятник, может убить больше кур, чем она в состоянии съесть, а кошка, играющая с мышью, даже вошла в поговорку. Самцы оленей и других копытных в период спаривания ищут драк и иногда ради драки даже оставляют самок. Наступление старости, судя по всему, также делает многих животных, даже высших, более злобными, и причины этого явно связаны с изменениями в организме; прежде добродушные животные могут напасть без всякого повода. У различных видов животных убийство совершается не только ради пищи.
Широко известное исследование лабораторной крысы показывает, что можно воспитать свирепость, агрессивность или жестокость таким же образом, как добиться при выращивании определенных анатомических характеристик. Склонность к свирепости, по крайней мере у данного вида, а возможно, и у других, может быть изначально унаследованным детерминантом поведения. Этот факт выглядит более правдоподобным и в свете того открытия, что надпочечные железы у свирепых и злобных крыс гораздо крупнее, чем у их более добродушных и ручных собратьев. Разумеется, для других видов может быть генетически определен совершенно противоположный вид поведения, т. е. склонность к мирному и кроткому поведению при отсутствии свирепости. Именно такие примеры и наблюдения позволяют нам продвинуться вперед и принять простейшее из возможных объяснений, а именно: рассматриваемое поведение проистекает из соответствующей случаю мотивации, причем существует влечение наследственного характера к определенному типу поведения.
Однако множество других примеров изначальной свирепости животных при ближайшем рассмотрении представляют собой нечто иное, чем на первый взгляд. Агрессию можно вызвать различными способами, и во многих ситуациях животные подобны людям. Например, существует детерминант, который называется рефлексом защиты своей территории (Ardey, 1996); его можно проиллюстрировать на примере птиц, которые гнездятся на земле. Когда они выбирают место для размножения, они нападают на всех птиц, которые появились в радиусе, определенном ими как собственная территория. Но они нападают лишь на тех, кто вторгается на их территорию, и ни на кого другого. Определенные виды нападают на любое другое животное, даже принадлежащее к тому же виду, которое не имеет запаха или вида, свойственного конкретной группе или клану. Например, ревуны образуют своего рода закрытые корпорации. Любой другой ревун, который пытается присоединиться к такой группе, с шумом изгоняется. Однако если он не уходит в течение достаточно продолжительного времени, то в конце концов он присоединяется к стае, чтобы в свою очередь нападать на любого чужака, пытающегося стать частью стаи.
При изучении высших животных выясняется все более глубокая связь нападения и доминирования. Такие исследования слишком сложны, чтобы детально комментировать их, но можно сказать, что доминирование и агрессивность, которая иногда является его следствием, действительно имеют функциональное значение для животного или определенную значимость для его выживания. Место животного в иерархии доминирования отчасти определяется результативностью его агрессивных проявлений, а от места в иерархии в свою очередь зависит, сколько пищи оно получит, будет ли оно иметь партнера и удовлетворит ли оно прочие биологические потребности. Практически любое проявление жестокости у этих животных имеет место лишь тогда, когда оно необходимо для подтверждения статуса доминирования или для того, чтобы изменить этот статус. Я не знаю, насколько подобная зависимость характерна для иных видов. Но я полагаю, что поведение самок, атакующих больного и слабого или допускающих иные проявления жестокости, которые принято объяснять инстинктивной агрессивностью, зачастую мотивировано именно стремлением к доминированию, нежели определяется специфической мотивацией агрессии ради агрессии; такая агрессия скорее средство, чем цель.
При изучении человекообразных приматов было обнаружено, что агрессия перестает быть их изначальным свойством, становясь все более вторичной и реактивной, более функциональной, более разумной и обоснованной реакцией на совокупность мотиваций, социальных факторов и непосредственных ситуационных детерминантов. Когда мы подходим к шимпанзе, животному, которое ближе всех стоит к человеку, мы вообще не обнаруживаем поведения, хотя бы отдаленно напоминающего агрессивность ради агрессивности. Эти животные, особенно молодые, так располагают к себе, настолько готовы к сотрудничеству и дружелюбны, что в некоторых группах можно вообще не обнаружить никакой жестокой агрессивности ни по какому поводу. Нечто подобное можно сказать и о гориллах.
Здесь необходимо отметить, что все доводы, касающиеся животных, следует использовать весьма осмотрительно применительно к человеку. Если мы все же используем их в целях аргументации, мы приходим к выводу, что животные, ближе всего стоящие к человеку, обнаруживают почти противоположные качества по сравнению с прочими животными. Если человек и унаследовал что-то от животных, то это в первую очередь то, что свойственно человекообразным, а человекообразные обезьяны в большей степени готовы к сотрудничеству, чем агрессивны.
Имеется достаточно примеров псевдонаучного образа мышления, который наиболее точно можно охарактеризовать как неоправданное сосредоточение на животных. Как правило, при таком подходе сначала строится теория или формулируется заранее сложившееся мнение, а затем из всего эволюционного многообразия выбирается одно животное, которое наилучшим образом иллюстрирует такое построение. Автор концепции вынужден сознательно обманывать себя в отношении поведения всех прочих животных, которое не соответствует данной теории. Если требуется доказать инстинктивный характер агрессивности, приходится все силы сосредоточить на волке и забыть о кролике. Также приходится забыть о том, что четкие тенденции развития можно наблюдать лишь при условии изучения филогенетической шкалы в целом, снизу доверху, а не отбора лишь некоторых видов животных. Например, по мере подъема по эволюционной шкале все более значимым фактором становится аппетит и все менее важным голод. Кроме того, возрастает роль изменчивости; период между оплодотворением и зрелостью за некоторыми исключениями имеет тенденцию становиться все более продолжительным; а рефлексы, гормоны и инстинкты становятся все менее значимыми детерминантами и заменяются интеллектом, научением и социальными факторами, возможно, самым существенным моментом эволюции.
Что касается данных, полученных в результате исследования животных, можно сделать следующие выводы: во-первых, использование этих данных
