Через три года газета приглашает его обратно. Подбирали коллектив не только по профессиональным качествам, но и по человеческим. Шел 1954 год. В это время начался творческий взлет Аграновского. Он получает премию Союза журналистов СССР, вступает в Союз писателей.
И вдруг!
В коллектив пришел новый руководитель. Против фамилий тех, кто имел собственное мнение, сразу же поставил галочки. Не забыл и тех, кто прежде выступал против его собственных литературных сочинений. Было проставлено сорок галочек.
Аграновский, будучи дежурным критиком, сказал, что газета изменилась к худшему. Ему дал отпор заместитель главного редактора, которого прежде все любили и который любил Толю.
Когда увольнения неугодных стали повальными, на очередной летучке снова встал Аграновский и обратился к главному редактору.
– Что вы делаете?! Этот коллектив собирали до вас, собирали по крупицам, по бриллианту, как ожерелье! Это стоило таких трудов! Что же вы делаете?! Как вы можете?..
Он не смог договорить, выскочил из комнаты. На другой же день подал заявление об увольнении.
Против его фамилии галочка не стояла. Уже тогда его бы не посмели тронуть.
Вот вам и спокойный Аграновский.
Что ни говорите, а поступки, конкретные, практические, порою выше самой светлой мысли и самой умной строки. Самая передовая мысль, самая светлая строка завянет без поступков, без действия
Не надо тешить себя мыслью, что для публициста изреченная острая мысль уже есть – поступок, который освобождает его от личного вмешательства в действительность, а иногда и от личной веры в то, что изрек. Это, мол, для других, а сам-то я понимаю...
Страшнее нет талантливых иезуитов. Они обратят читателя, слушателя, преемника в любую веру. Обращали не раз, есть тому вековые свидетельства.
Аграновский верил в то, к чему звал, хотел верить.
Вот принципы публицистики, которые он вывел.
«Лучшие выступления рождаются, когда писатель мог бы воскликнуть: «Не могу молчать!» Худшие – когда: «Могу молчать». Я верю автору, если чувствую: его волнует то, о чем он пишет. ...Мы подчас не убеждаем, а декларируем, не доказываем, а утверждаем. Особенно в очерках, воспевающих наши достижения».
Отчего истины, самые верные, самые нужные, звучат иногда как показные, парадные, повисают в воздухе и растворяются, не оставив следа ни уму, ни сердцу? Еще хуже, вызывают порой раздражение. Мешает стертость слов, употребление их не по поводу.
Посмотрите, как ведет Аграновский читателя от простого к сложному! «Пустырь». Обыкновенный пустырь перед домом. Сколько людей прошло мимо – тысячи, сотни тысяч? А журналист остановился. «Что тут у вас будет?» – спросил он Едоковых, с балкона которых как раз открывался вид на пустырь. «Дом будут строить. Для начальства».– «Точно знаете?» – «Говорят».
Проверил, оказалось – нет. Тут будет зеленая зона.
Жители дома знают, что происходит во Вьетнаме, что творится на Ближнем Востоке. А что перед домом – не знают. Почему? Нужна гласность. И тогда, когда строятся планы, и обязательно тогда, когда что-то сорвалось, не удалось.
«Нужна обыкновенная информация о жизни. Она должна быть всеобъемлющей, потому что глупо таить от людей то, чего скрыть все равно невозможно. Она должна быть своевременной, потому что грош цена информации, если она ковыляет позади событий, если обнародована, когда уж, как говорится, подопрет. ...Вы понимаете, конечно, что разговор у нас давно уже не только и не просто о налаживании информации. Речь вдет о развитии демократизма, об истинном унижении к людям, о необходимости знать их запросы, прислушиваться к ним, учитывать их».
Истина – расхожая, но журналист привел к ней читателя свободно, не под руки.
Воздействовать на ум труднее, чем на чувство. Это он умел.
Станислав Кондратов, политический обозреватель «Известий»:
«Аграновский зорко всматривался, чутко вслушивался – и глубоко вдумывался – в жизнь. У него было непревзойденное умение (искусство! талант!) в отдельном человеке и его судьбе, в обстоятельствах, в которые человек поставлен, увидеть срез общества, подлинную серьезную проблему. В этом и было его предназначение: вдумываясь в жизнь, идти впереди, словом своим указывая и доказывая, чему жить и чему пора уходить с общественной сцены. Славный и нелегкий жребий».
Марк Галлай, летчик-испытатель. Герой Советского Союза:
«Смелость бывает разная. И, я думаю, одна из высших ее форм – смелость мысли. Умение безбоязненно доводить свои размышления до конца, не пугаясь, что они заводят куда-то «не туда», приводят к чему-то, что «не полагается». Подобные тормоза на него не действовали. И эта – повторяю, высшая – смелость вознаграждалась теми самыми новыми, свежими, нестандартными результатами. Новая инициатива, новый почин – мы так привыкли, что это хорошо. Оказывается – не всегда («Несостоявшийся почин»). Красная доска – всякое, казалось бы, дело, что на ней лучшие работники. Оказывается – не совсем, полезно еще посмотреть ведомость на зарплату («С чего начинается качество»). Обслуживающие обслуживают – обслуживаемые обслуживаются, вроде бы аксиома. Аграновский отыскивает официанта, который высказывает мнение (а журналист не пропускает его мимо), что «все мы друг другу служим» («Официант»)».
Л. Н. Толкунов, Председатель Совета Союза Верховного Совета СССР, бывший главный редактор «Известий»:
«С ним было интересно работать. Он стремился докопаться до сути самой сложной сейчас проблемы развития и управления экономикой. Он был вровень с любым, самым крупным хозяйственником, с любым специалистом, с которым беседовал. Он заставлял читателя размышлять вместе с ним и вместе с ним делать выводы – это высший класс публицистики».
Талант – дар обременительный. Что нужно, чтобы талант расцвел или хотя бы не завял? Многое. Но главное: талантливому журналисту нужен хороший редактор. Легко ли в газете главному редактору со спецкором Аграновским? Судите сами. Ему дают задание писать о том, что недопустимо руководить кафедрами людям без ученых степеней. А он вдруг, сойдясь с героем, пишет об истинном ученом, которому нет времени формально защищать свои отличия («Тема блистательно лопнула»). Пьяный тракторист разворотил рельсы, машинист поезда героически спас пятьсот душ, а сам погиб Задание Аграновскому сформулировали конкретно, как новичку: вы должны написать такой очерк, чтобы во всех депо повесили портрет героя-машиниста. Такой очерк в итоге появился, но автором его был не Аграновский (машинист увидел развороченные рельсы, перед его мысленным взором промелькнула собственная жизнь, и он не мог допустить, чтобы... и т. д. То есть сознательно пошел на смерть, спасая людей).
А что же Аграновский? Он на паровозе проехал тот же перегон, засек время секундомером, и чудом уцелевший помощник подтвердил ему, что выпрыгнуть машинист все равно бы «не управился». «И если бы я написал: «Перед его мысленным взором...» – я обманул бы дантистов, домашних хозяек, колхозников, но тех путейцев, которые должны были в каждом депо повесить портрет машиниста,– нет, не обманул бы».
Но все-таки был ли подвиг? Был. «Всей своей жизнью машинист был подготовлен к подвигу в высшем понимании этого слова: человек делает то, что он должен делать, несмотря ни на что. Ему не надо было размышлять, взвешивать – он выполнял свой долг».
Обычно журналист чувствует себя именинником, когда удачная статья напечатана. Он чувствовал себя именинником, когда еще только появлялась идея. Мысль, главное – есть мысль, он уже предчувствовал итог. Приезжал в редакцию, обходил кабинеты:
– Как думаешь, а если?..
Строки давались ему до изнурения трудно. Он вынашивал, выхаживал, холил тему неделями, иногда месяцами. Талант – дар обременительный прежде всего для самого себя: редакция уже жила ожиданием праздника, хотя не написано было еще ни единой строки.
Любой его приход в редакцию был как маленький праздник. Встречается в коридоре – улыбка милейшая, глаза добрые: «Здра-а-вствуйте, негодяи». Он сразу же обрастал компанией. Все говорят, а он сидит, слушает, мягко улыбается, и каждый чувствует его гипнотическую власть!
С ним было интересно, даже когда он молчал.
При всем своем обаянии он не был всеобщим любимцем. Этого просто не могло быть. Нравиться всем – занятие весьма подозрительное. Люди разные, есть и завистники, есть и приспособленцы, да просто дураки, разве мало? Нравиться еще и им – последнее дело.
...Часто, очень часто улыбается, а глаза такие грустные, почти виноватые.
С талантом Аграновского можно сравнить разве что личное обаяние и простоту. Я говорю уже не о журналистском таланте: он и человек был талантливый. Прекрасно рисовал, иллюстрировал ну из своих книг. Замечательно фотографировал. Его устные рассказы украсили бы любую вечернюю телепередачу. Он сочинял романсы на слова Бориса Пастернака, Марины Цветаевой, Давида Самойлова. Пел. Собственные романсы под собственный аккомпанемент! Константин Ваншенкин посвятил ему стихотворение, которое так и назвал – «Певец»:
