Ознакомительная версия.
Заглянуть в этот мир помогает печальный случай с пациентом, известным как Н.Н. В 1981 г., когда ему было 30 лет, этот человек получил в автомобильной катастрофе закрытую травму головы. Обследование показало обширные повреждения лобной доли. Через несколько лет после несчастного случая психолог беседовал с Н.Н. и записал следующий диалог.
Психолог: Что вы собираетесь делать завтра?
Н.Н.: Не знаю.
Психолог: Вы помните вопрос?
Н.Н.: О том, что я буду делать завтра?
Психолог: Да. Вы можете описать состояние вашего разума в тот момент, когда пытаетесь думать о завтрашнем дне?
Н.Н.: Пустота, мне кажется… Это похоже на сон… как будто ты находишься в комнате, где ничего нет, и кто-то велит тебе найти стул, а там ничего нет… как будто ты плывешь посреди озера. И ухватиться не за что, и сделать ничего не можешь{18}.
Неспособность Н.Н. думать о своем будущем – характерная черта пациентов с повреждениями лобной доли. Завтрашний день для Н.Н. всегда будет пустой комнатой, и когда он пытается представить себе потом, то чувствует себя так же, как мы, когда пытаемся вообразить небытие или бесконечность. Но если бы вы заговорили с Н.Н. где-нибудь в метро или стоя в очереди в почтовом отделении, вы вряд ли догадались бы о том, что он утратил нечто, столь свойственное человеку. После случившегося Н.Н. представляет время и будущее как абстракции. Он знает, что существуют часы и минуты, сколько в первых последних и что означает до и после. Беседовавший с ним психолог писал: «Он знает о мире много, уверен в этом знании и может с легкостью высказать его. В этом смысле он не слишком отличается от нормального взрослого человека. Но он, похоже, не способен воспринимать протяженность субъективного времени. Он живет как будто в постоянном настоящем»{19}.
Постоянное настоящее – какое пугающее словосочетание! В этом есть что-то ирреальное – быть пожизненно заключенным в тюрьме одного мгновения, запертым навсегда в вечном «сейчас», в мире без конца, во времени без потом. Большинству из нас так трудно представить себе подобное существование, оно настолько чуждо нашей обычной жизни, что саму мысль о нем хочется отогнать как случайный бред, ненароком родившийся в чьей-то травмированной голове. Но на самом деле такое необычное существование – норма, и это мы – исключение. Первые несколько сотен миллионов лет после возникновения мозга он пребывал в постоянном настоящем, и у большинства живых существ остается в нем и поныне. Но не у вас и не у меня, потому что 2 млн или 3 млн лет назад наши предки пустились в великий побег из «здесь» и «сейчас», и транспортом для побега послужил весьма специфический комок серой ткани, хрупкий морщинистый довесок к основной массе мозга. Лобная доля – последняя его часть, появившаяся в ходе эволюции, поздно созревающая и первой портящаяся с наступлением старости, – это машина времени, которая позволяет нам покидать настоящее и жить в будущем прежде, чем оно наступит. Ни у какого другого животного нет лобной доли, подобной нашей, и потому мы – единственные животные, которые думают о будущем. И хотя история лобной доли объясняет нам, каким образом люди вызывают в своем воображении завтрашний день, почему они это делают, она умалчивает.
В конце 1960 г. гарвардский преподаватель психологии начал принимать ЛСД, отказался от своей должности (не без некоторого содействия со стороны администрации), уехал в Индию, встретил там гуру и, вернувшись, написал популярную книгу под названием «Будь здесь и сейчас», основная мысль которой коротко изложена в ее названии{20}. Чтобы найти ключ к счастью, совершенству и просветлению, уверял бывший преподаватель, нужно прекратить так много думать о будущем.
Неужели только для того, чтобы научиться о нем не думать, необходимо было ехать в Индию и тратить там время, деньги и мозговые клетки? Да. Ведь, как знает всякий, кто пытался овладеть искусством медитации, не думать о будущем – задача куда более сложная, чем преподавать психологию. Чтобы не думать о будущем, требуется убедить лобную долю перестать делать то, для чего она предназначена, а она, совсем как сердце, которому вдруг приказали бы перестать биться, этому противится. В отличие от Н.Н., большинство из нас не прикладывает никаких усилий, представляя себе будущее, поскольку мысленные его модели в нашем сознании складываются постоянно и непрошено, затрагивая каждую сторону нашей жизни. Когда людей просят сказать, насколько часто они думают о прошлом, настоящем и будущем, они отвечают, что чаще всего думают о последнем{21}. Когда исследователи, изучая поток сознания среднестатистического человека, подсчитывают присутствующие в нем темы и предметы, оказывается, что около 12 % наших повседневных мыслей относятся к будущему{22}. Другими словами, один час из восьми человек думает о том, что еще только должно случиться. Если бы один час из восьми вы проживали в моем штате, то были бы вынуждены платить налоги, а ведь каждый из нас – в некотором смысле такой вот «кратковременный» обитатель завтрашнего дня.
Почему же мы не можем жить здесь и сейчас? Почему у нас не получается то, что без труда делают золотые рыбки? Почему мозг так настойчиво переносит нас в будущее, если в сегодняшнем дне вполне достаточно тем для размышления?
Самый очевидный ответ на этот вопрос – о будущем нам думать приятно. Мы, бывает, грезим о том, как обыграем всех в карты на дружеском пикнике, как сфотографируемся с членом лотерейной комиссии, держа в руках выигрышный билет размером с дверь, как завяжем оживленный разговор с хорошенькой кассиршей в банке. Мы делаем это не потому, что ожидаем или хотим чего-то в этом роде, а потому только, что сам процесс воображения подобных возможностей – источник удовольствия. Исследования подтверждают то, о чем вы, возможно, догадываетесь и сами: когда люди мечтают о будущем, они предпочитают видеть себя в нем счастливыми победителями, а не проигравшими неудачниками{23}.
Мысли о будущем и в самом деле бывают так приятны, что порой мы предаемся им с большей охотой, чем мыслям о настоящем. Во время одного исследования испытуемым-добровольцам сказали, что они выиграли бесплатный обед в легендарном французском ресторане, после чего спросили, когда они хотят туда пойти – сейчас, вечером или завтра? Как ни манило предстоящее удовольствие от вкусной еды, большинство добровольцев предпочли отложить визит в ресторан на неделю{24}. Почему им понадобилась эта отсрочка? Да потому, что, решаясь на недельное ожидание, они получали не только несколько приятных часов, посвященных заглатыванию устриц и смакованию Chateau Cheval Blanc’47, но еще и целых семь дней предвкушения этого заглатывания и смакования. Предвкушаемое удовольствие – удовольствие вдвойне. Некоторые события и вправду приятнее воображать, чем переживать (многим из нас случалось, проведя ночь с желанным человеком или вкусив изысканного лакомства, понимать в результате, что само ожидание было лучше воплощения мечты, и в следующий раз человек даже может отложить ее осуществление навсегда). Вот вам пример: во время одного исследования добровольцев попросили представить, что они назначают свидание человеку, к которому питают сильные чувства, и назвать дату. Те из них, чьи мечты о сближении с объектом страсти были самыми пылкими и детальными, менее всего хотели бы их осуществить в течение ближайших нескольких месяцев{25}.
Это говорит о том, что нам нравится резвиться в самом лучшем из всех воображаемых завтрашних дней – а почему бы нет? Мы, в конце концов, сохраняем в альбомах фотографии, сделанные во время отпусков и дней рождения, а не автокатастроф и визитов к врачу, потому что хотим быть счастливыми, прогуливаясь по аллее Памяти. Так почему бы нам не желать того же, пускаясь в путь по проспекту Воображения? Представляя себе счастливое будущее, мы чувствуем себя счастливыми, но у воображения имеются и некоторые непредвиденные последствия. Как обнаружили исследователи, когда людям легко вообразить какое-то событие, они переоценивают вероятность того, что оно произойдет на самом деле{26}. Поскольку большинство из нас обычно воображает гораздо больше хороших событий, чем плохих, мы склонны переоценивать вероятность того, что с нами произойдут именно хорошие события, и это делает нас в отношении будущего неисправимыми оптимистами.
Например, американские студенты полагают, что будут жить дольше, разводиться реже и путешествовать по Европе чаще, чем среднестатистическое большинство{27}. Вероятность того, что у них родятся одаренные дети, появятся собственные дома, а их фотографии опубликуют в газетах, они оценивают выше, чем вероятность будущих сердечных заболеваний, венерических болезней, проблем с алкоголем, автокатастроф и переломов. Американцы всех возрастов полагают, что их будущее – это улучшенное продолжение настоящего{28}, и хотя представители других наций не столь оптимистичны, они тоже склонны воображать свое будущее более светлым, чем у прочих себе равных{29}. Эти чересчур оптимистические представления о собственном будущем разрушить нелегко: люди, пережившие землетрясение, на какое-то время начинают более трезво оценивать риск погибнуть в результате очередной катастрофы, но уже через пару недель возвращаются к прежнему, ни на чем не основанному оптимизму{30}. В действительности события, противоречащие нашим светлым ожиданиям, порою делают нас бóльшими, а не меньшими оптимистами. Как показывают исследования, люди, болеющие раком, оценивают свое будущее более оптимистично, чем здоровые{31}.
Ознакомительная версия.
