эта иллюзия рассеялась даже среди психотерапевтов, было бы слишком оптимистично и фактически неверно. На самом деле лишь слышатся время от времени робкие возражения против механизации психотерапии да совершаются редкие попытки спасти ее от бездушия технических процедур. Цель таких попыток состоит в том, чтобы поднять психотерапию на более высокий план психологической и философской диалектики, где ведется дискуссия между двумя психическими системами, то есть между двумя человеческими существами, противостоящими друг другу во всей своей цельности.
334 Эти сомнения и цели вовсе не извлечены, как может кому-то показаться, из безвоздушного пространства вечных идей стараниями скрупулезных умов, перегруженных философией. Напротив, они обусловлены тем глубоким впечатлением, какое не может не произвести сегодня даже на стороннего наблюдателя беспорядочное смешение психологических и терапевтических воззрений. Беглого взгляда на хаотичное изобилие психотерапевтической литературы достаточно, чтобы подтвердить это суждение. Налицо разнообразие школ, вплоть до самого последнего времени тщательно избегавших содержательного общения друг с другом, а еще есть многочисленные группы – самозваные «общества», – которые баррикадируются, подобно киновитам [153], от неверующих, не говоря уже о бесчисленных одиночках, немало гордящихся тем, что они – единственные прихожане своей церкви, если воспользоваться известным изречением Кольриджа [154]. Несомненно, такое положение дел служит верным признаком жизненной силы психотерапии и обнажает ряд неотложных задач в области науки. Однако оно неприятно; а фанатичный догматизм и личная обидчивость, препятствуя свободному обсуждению, столь необходимому для развития дисциплины, пятнают ее достоинство.
335 В самом деле, что может быть более ясным свидетельством того, что психотерапия – больше, чем просто техника, чем само разнообразие ее практик, точек зрения, «психологий» и философских предпосылок (или их отсутствие)? Разве эта путаница противоречий не доказывает самым поразительным образом, что мы занимаемся отнюдь не просто применением некоей техники? Технику можно изменять и улучшать всевозможными приемами и уловками, а тот, кто ею пользуется, будет рад таким переменам к лучшему. Но в реальности все обстоит иначе: очень и очень многие, к сожалению, окопались за предписаниями, которые в их глазах окружены священным ореолом догматов религии. Якобы они оберегают высшую научную истину; но разве мы когда-нибудь – за исключением самых мрачных периодов истории – наблюдали, чтобы научную истину приходилось возводить в разряд догмы? Истина может стоять на собственных ногах, лишь шаткие мнения требуют опоры в виде догматизации. Фанатизм всегда идет рука об руку с сомнением.
336 В чем заключается значение этих характерных и для истории всякой науки крайне примечательных факторов? Вне всякого сомнения, они указывают на тот неопровержимый факт, что психотерапия переросла стадию техники и ворвалась в область общественных мнений. Мы легко можем договориться о технике, но почти никогда не сходимся во мнениях. Отсюда и пыл обсуждения – если признать, что обсуждение ведется, – или столь же красноречивое молчание.
337 Долгое время считалось, что психотерапию можно применять «технически», как если бы она была формулой, способом действия или цветовым тестом. Врач общей практики может без колебаний использовать широкий набор медицинских методов, каково бы ни было его личное мнение о своих пациентах, независимо от его психологических теорий и даже философских и религиозных предпочтений. Но психотерапия не предусматривает такого приложения усилий. Нравится это врачу или нет, он сам и его личные предпочтения вовлекаются в лечение наряду с предпочтениями пациента. Уже совершенно не важно, какая именно техника используется, поскольку дело не в способе, а в человеке, который берется за работу. Объект, к которому применяется техника, не является ни анатомическим образцом, ни абсцессом, ни химическим веществом; это страдающий индивидуум в своей целостности. Объектом терапии выступает не невроз, а человек, страдающий неврозом. Давно известно, например, что сердечный невроз исходит не от сердца, как полагала древняя медицинская мифология, а из ума больного. Также он не порождается в каком-то темном уголке бессознательного, во что до сих пор пытаются поверить многие психотерапевты; невроз обусловлен всей совокупностью жизни человека, всем его опытом, накопленным за годы и десятилетия, а еще сюда нужно прибавить, помимо индивидуальной жизни, психический опыт внутри семьи или даже социальной группы.
338 Имея дело с неврозом, врач не подступается к какому-то очагу болезни; ему предстоит лечить пациента, который болен не в отдельном, конкретном месте, а страдает всей своей личностью. «Техника» с этим не справится. Личность больного требует от врача всех ресурсов его личности, а не технических ухищрений.
339 Поэтому уже давно я выдвинул требование, чтобы врач и сам подвергался анализу. Фрейд поддержал мое заявление – очевидно, потому, что искренне верил: пациенту необходим именно врач, а не техника. Безусловно, очень похвально со стороны врача стараться быть как можно более объективным и беспристрастным, воздерживаться от вмешательства в психологию своего пациента, не вести себя подобно чрезмерно усердному спасателю. Но если это отношение искусственно доводится до крайности, оно чревато печальными последствиями. Врач вскоре выяснит, что не может безнаказанно преступать границы естественности. Иначе он подаст дурной пример своему пациенту, который уж точно заболел не от избытка естественности. Кроме того, опасно недооценивать пациентов, воображать, что им недостанет ума заметить хитрости доктора, меры предосторожности с его стороны и маленькую игру в престиж. Точно так же врачу не следует потакать естественному поведению пациента и одновременно держать его в неведении, насколько это возможно, относительно такой важнейшей особенности лечения, напрямую связанной с врачом, как состояние беспомощной зависимости, или «переноса». Такую ошибку может допустить лишь совсем неопытный врач, для которого личный престиж важнее благополучия пациента.
340 Поскольку личность и установка врача имеют первостепенное значение в терапии – независимо от того, осознает он этот факт или нет, – его личные мнения предстают в истории психотерапии непропорционально ярко и ведут к поистине непримиримым расколам. Фрейд с фанатичной односторонностью настаивал на примате сексуальности и вожделения – словом, на «принципе удовольствия». Все вращается вокруг вопроса о том, можно ли человеку делать то, что хочется. Подавление, сублимация, регрессия, нарциссизм, исполнение желаний и пр. – все это составные части великой драмы принципа удовольствия. Как будто человеческое желание и жадность суть основополагающие принципы психологии.
341 Адлер также изучал широкое поле человеческих вожделений и выделил среди них потребность в самоутверждении. Эту склонность человеческой природы он положил в основу своего метода психологии – с той же прискорбной односторонностью, что и Фрейд.
342 Никто не подвергает сомнению тот факт, что принципом вожделения можно объяснить очень большое количество случаев невроза. В самом деле, один и тот же случай можно объяснить как по Фрейду, так и по Адлеру, причем ни одно из объяснений не лишено убедительности. Вообще одно
