определенные ограничения в использовании имени божьего. Вместо Яхве следовало говорить Адонай. Напрашивается мысль включить это предписание в данный контекст, однако у подобного хода мысли нет оснований. Известно, что запрет произносить имя бога – одно из древнейших табу. И непонятно, почему он был обновлен именно в иудейском законодательстве. Не исключено, что это произошло под влиянием какого-то нового мотива. Не приходится думать, что запрет постоянно соблюдался. Для образования богоподобных личных имен имя бога Яхве остается свободным (Иоханон, Иегуда, Иешуа). Однако с этим именем дело обстоит иначе. Как известно, критическое исследование Библии допускает два источника Шестикнижия. Они обозначаются буквами J и Е, потому что в одном употребляется имя Яхве (Jahve), в другом – Элохим (Elochim). Именно Элохим, не Адонай. Однако следует вспомнить замечание одного из наших авторов: «Наличие различных имен – явный признак того, что изначально существовало некоторое количество различных богов» [73].
Мы позволили себе считать сохранение обрезания доказательством того, что при учреждении религии в Кадеше состоялся компромисс. Его содержание мы понимаем, исходя из согласующихся сообщений J и E, которые в данном случае сводимы к какому-то общему источнику (письменному или устному преданию). Их главным стремлением было утвердить величие и мощь нового бога Яхве. Поскольку Моисеевы слуги очень высоко ценили свои переживания в связи с Исходом из Египта, за это освобождение они должны были благодарить Яхве, а само это событие обладало красочными атрибутами, свидетельствующими об устрашающем величии бога вулканов, вроде столба дыма, который ночью превращается в огненный столп, или бури, на некоторое время осушившей море, так что преследователи утонули в вернувшихся вспять потоках воды. В этом случае Исход и учреждение религии сблизились друг с другом, что исключило длительный временной интервал между ними, да и дарование законодательства произошло не в Кадеше, а у подножия горы бога в ходе вулканического извержения. Однако подобное описание крайне несправедливо обошлось с памятью о человеке Моисее, ведь именно он, а не вулканический бог вывел народ из Египта. Следовательно, необходимо было возместить нанесенный Моисею ущерб, и это выразилось в том, что он был перемещен в Кадеш или на Синай-Хорив, а в итоге занял место мадианитянского жреца. С помощью такого решения проблемы было удовлетворено и второе настоятельное стремление, которое мы разберем позже. Таким образом, было достигнуто как бы равновесие: Яхве, обитавший на горе в Мадиане, был перемещен в Египет, а жизнь и деятельность Моисея как бы взамен – в Кадеш и земли Восточной Иордании. Тем самым он слился с личностью более позднего основателя религии, с зятем мадианитянина Иофара, которому одолжил свое имя Моисей. Но об этом другом Моисее мы сможем сказать лишь что-то обезличенное: его полностью затмил египетский Моисей. Разве только задержаться на противоречиях характеристики Моисея в библейском повествовании. Довольно часто о нем говорится как о властном, гневливом, даже жестоком человеке, и в то же время его изображают самым кротким и терпимым из людей. Ясно, что последние свойства мало подходили египтянину Моисею, перенесшему со своим народом столько великого и трудного; они, вероятно, принадлежали другому человеку – мадианитянину Моисею. Полагаю, вполне допустимо снова отделить этих двух людей друг от друга и предположить, что египетский Моисей никогда не был в Кадеше и ничего не слышал о Яхве, а нога мадианитянина Моисея никогда не ступала на землю Египта, и он ничего не слышал об Атоне. Для совмещения двух этих персонажей традиции или предания потребовалось перенести египтянина в Мадиан, и мы установили, что это обстоятельство объяснимо разными способами.
VI
Мы готовы вторично услышать упрек, что наша реконструкция древней истории народа израильского грешит чрезмерной уверенностью в своей правоте. Такого рода критика не особенно сильно задевает нас, потому что вполне согласуется с нашими собственными рассуждениями. Мы и сами знаем, что у нашей конструкции есть слабые места, но у нее есть и сильные стороны. В целом же преобладает впечатление, что продолжение усилий в избранном направлении вполне оправдано. Находящееся в нашем распоряжении библейское повествование содержит ценные и, более того, бесценные исторические сведения, пусть и искаженные под влиянием мощных пристрастий и приукрашенные продуктами художественного вымысла. В ходе наших предыдущих усилий нам удалось расшифровать один из таких искажающих мотивов. Эта находка наметила нам дальнейший путь. Мы должны разгадать и другие подобного рода тенденции. Располагая отправными точками для дальнейшего изучения производимых ими искажений, мы сумеем выявить новые, находящиеся позади них фрагменты истинного положения дел.
Давайте сначала расскажем о том, что может предложить критическое исследование Библии относительно истории возникновения Шестикнижия (пяти книг Моисея и Книги Иисуса Навина, которая нас в данном случае только и интересует [74]). Древнейшим первоисточником называют J (Jahvist, Яхвист), автором которого в новейшее время считают священника Евиатара, современника царя Давида [75]. Несколько позднее (когда – точно неизвестно) к нему присоединяется так называемый Элохист, относящийся к северному царству [76]. После гибели этого царства в 722 г. до н. э. некий европейский священнослужитель соединил части J и E друг с другом, внеся и собственный вклад. Его компиляция обозначается как JE. В седьмом столетии к ней присоединяется Дейтерономий, пятая книга, будто бы найденная в храме в цельном виде. После разрушения храма (586 г. до н. э.), во время изгнания и вслед за возвращением была произведена ее переработка, названная «Жреческим кодексом». В V веке до н. э. произведение претерпело окончательную редакцию, и с той поры оно существенно не менялось [77].
История царя Давида и его правления, весьма вероятно, дело рук какого-то его современника. Это настоящее историческое описание, появившееся за пятьсот лет до «отца истории» Геродота. Понять это достижение легче, если продолжить воспоминания в духе нашего предположения о египетском влиянии [78]. Уместна даже гипотеза, что израильтяне тех древних времен, точнее говоря, Моисеевы писцы, были причастны к изобретению первого алфавита [79]. Разумеется, мы не знаем, в какой мере сведения о тех временах восходят к древним записям или к устной традиции и какой временной интервал в конкретных ситуациях пролегает между событием и его фиксацией. Текст же, которым мы располагаем сегодня, довольно многое сообщает нам о его собственной судьбе. Два противостоящих один другому способа обработки наложили на него свой отпечаток. С одной стороны, он подвергся переработкам, авторы которых в духе своих сокровенных замыслов фальсифицировали, замалчивали и расширяли его, вплоть до превращения в свою противоположность. С другой стороны, в дело решительно вмешивалось оберегающее его благоговение, старавшееся оставить все как было, пренебрегая внутренней согласованностью или взаимным уничтожением компонентов. Соответственно, почти во всех его частях
