Опьянение — внешний заменитель состояния блаженства, известного только святым и праведникам, точно также как большая библиотека или хорошо заполненные студенческие конспекты — лишь подмена, иллюзия, знаний которыми располагает, то есть может использовать человеческая душа. Слова «вино» и «опьянение», кстати говоря, — одни из главных смысловых синонимов слова «глупость».
Главная ошибка господина Любберта заключается в том же. Он понимает, что глуп, но не собирается справляться с этим прискорбным фактом самостоятельно. Главная суть глупости, по Босху, — это надежда не на себя, а на другого. На другого человека или вещь: Любберт надеется на мага, монах — на опьянение верой, монахиня — на книгу, студент, как известно, — на шпаргалку.
Муж надеется, что жена станет его «умом». Член тоталитарной секты надеется, что думать за него будет «гуру»...
Любберт считает, что в нем чего-то не хватает, или думает, что в его голове содержится что-то ненужное. Но сама по себе эта мысль совсем не глупа!
Глупостью является мысль о том, что «добавить» или «убрать» что-либо из мозгов может только другой человек. Глупостью всех персонажей полотна Босха является перенос свойств своей собственной души на внешние объекты или людей. Человек передоверяет ответственность за свою веру, знания или ум, соответственно, вину, книге или другому человеку.
Это означает, что его поведение отныне будут контролировать они же: вино, строчки из непонятых книг, и шарлатаны...
Понимание книг здесь исключено — это процесс внутренний, в мире глупцов строки книг воспринимаются, как догмы или приказы. Как только человек объявляет знания находящимися вне собственного разума, они больше не требуют понимания или анализа — они разумом управляют.
Что же тогда означает пустая виселица на фоне событий?
Я думаю, что она означает то же, что означала всегда — смерть.
Темный фон, унылый пустынный пейзаж и... пустая виселица. Все участники сцены мертвы, зритель видит круглое окно в мир мертвецов или людей умерших при жизни.
Это приговор Босха: описанная выше глупость равносильна смерти человеческой души.
Человек, отказывающийся разыскивать свой ум, веру или знание в глубине себя самого, мертв. Он потому и глупец, что его физическая смерть станет окончательной и безнадежной — он убил себя еще при жизни.
В одном из старинных восточных рассказов о Насреддине, Ходжа после длительных поисков находит дверь, ведущую в покои Господа Бога. Он находит ее внутри самого себя и... не открывает. Он боится открыть эту дверь и умирает от страха. Глупость и смерть в человеческом сознании всегда следовали где-то совсем рядом друг с другом.
Говоря про кого-нибудь: «Он дурак!», мы имеем в виду не умственные способности человека, мы оцениваем вовсе не их.
Мы сообщаем окружающим, что этого человека... не существует, то есть на его слова и поступки можно не обращать никакого внимания, высказанные им обидные слова можно просто не заметить: «Он дурак — не обращай на него внимания».
Назвать дураком — значит символически убить — вычеркнуть из списка значимых в Вашем личном пространстве-времени личностей.
Придворный «дурак», шут, мог говорить все, что угодно, в том числе, и от имени короля, ему прощалось все, на его слова можно было не обращать внимания, потому что маска шута — это маска мертвеца.
Во время празднования Сатурналий шут становился на место короля, когда праздничная мистерия приближалась к фазе рабства и смерти, в конце мистерии шута подлинно умерщвляли. В этом было его предназначение.
Глупец — сумасшедший шут — когда-то очень давно, по всей видимости, был божеством смерти. Эти люди были ближе к богам или к гениальности, и поэтому люди верили, что их смерть, возвращение к той стихии, которая их породила, сохранит жизнь роду или общине.
Убивая глупцов, короли пытались совершить обмен. Они хотели обмануть богов, выдавая смерть шута за свою собственную.
Они пытались обменять смерть на жизнь, и в результате, между королем и его двойником в шутовском колпаке появлялась невидимая на первый взгляд ниточка зависимости. Такая ниточка протянулась, например, между Петром I и шутом Балакиревым.
Шуты начинали жить и править вместо королей. Отдавая шуту свою смерть, властитель отдавал ему и свою жизнь.
Гениальные шуты это прекрасно понимали. Имен многих из них мы никогда не узнаем, но некоторые — хорошо известны: французы помнят гения, который служил шутом при дворе последних королей династии Валуа. Его звали Шико.
Простой гасконский дворянин Шико (настоящее имя — Жан-Антуан д'Анжлер, его черты есть в облике д'Артаньяна), вначале служил солдатом под началом маркиза де Вилара. Он служил королям Франциску II и Карлу IX, при которых занимал весьма важные должности. Позже он стал любимым шутом Генриха III, а потом и Генриха IV.
Возлюбленная Шико была очаровательным созданием из благородного рода. Однажды ночью, когда Шико пришел ее повидать, ревнивый принц приказал окружить дом, схватить Шико и жестоко избить. Шико спасся через окно, разбив стекла и прыгнув с высоты четвертого этажа на улицу. Не убился он только чудом, и потому всякий раз, проходя мимо этого дома, Шико будет преклонять колени.
От преследования принца спастись можно было только у короля. Шико пришлось искать убежища у Генриха III. Король воспользовался тем, что бедный дворянин Шико был как бы... уже мертв. Приговоренный к смерти принцем и чудом спасшийся после падения на мостовую, Шико... принадлежал стихии смерти.
За покровительство, оказанное ему Генрихом, он расплатился тем, что стал шутом — надел на себя маску смерти и обязался говорить королю правду, как бы горька она ни была, что было смертельно опасным занятием во времена любого абсолютизма... впрочем, это смертельно опасно и сейчас.
Чтобы избежать гнева монарха Шико, как и любой шут, поклялся высказывать ее, не расстраивая при этом своего покровителя.
Должность «единственного человека, который говорит правду», автоматически ставила его на место ближайшего личного советника короля.
Шико был необычным шутом. Он был единственным шутом за всю историю Франции, который носил шпагу — дворянский атрибут «благородной смерти». В марте 1584 года ему был пожалован королем аристократический титул. Шико пользовался при дворе последнего Валуа свободой, равной той, которой был удостоен за тридцать лет до него шут Трибуле при дворе Франциска I, и той, которая будет предоставлена сорок лет спустя Ланжели при дворе короля Людовика XIII.
Шут обладал неограниченными возможностями. Ему было позволено абсолютно все: можно было улечься спать посередине зала во время королевской аудиенции или при людях обозвать короля дураком. Шут мог сидеть на королевском троне, мог стоять впереди короля, позади него, рядом, мог говорить от имени короля, мог передразнивать его.
Основной работой шута была... глупость. Он должен был веселить и развлекать короля. Шико с этим прекрасно справлялся, его мрачноватое чувство юмора было потрясающим.
Говорят, что именно с его именем связана поговорка «может мертвого рассмешить» — он на самом деле пытался это делать! Ходят слухи, что, по крайней мере, один раз у него это получилось!
Связь шута со стихией смерти видна и в другом привычном обороте речи: от его лихих дурачеств «король чуть со смеху не помирал». Власть глупости над жизнью и смертью, похоже, была понятна чудом выжившему, но надевшему маску мертвеца дворянину.
Шико любил пародийно распевать духовные гимны и декламировал стихотворные сатиры. Он составлял бывшие тогда в большом ходу анаграммы: находил в имени каждого дворянского повесы намеки, донельзя обидные для того, чью личность он высмеивал.
Удивительная вещь! Говорят, что в каждой такой анаграмме-издевательстве над фамилией обиженный мог узнать правду о себе самом. Обратите внимание: глупость на время «убивала» фамильную гордость дворянина, обнажая при этом суть самого человека...
Сам Шико при этом даже не улыбался. Он был в меру серьезен и смешон...
Возможно, именно этого мы хотим от близких друзей, которым можем доверить жизнь и смерть?
Шико стал самым близким другом Генриха. Король доверял своему шуту дела государственной важности, частенько просил о помощи или обращался за советом. Они стали неразлучны. Говорят, что Шико оберегал Генриха Валуа... как мать оберегает ребенка.
Смерть и время неотделимы друг от друга. Мы знаем о течении времени только потому, что нам известен положенный каждому смертный предел. Мертвый умеет ждать — у него есть время. И обладающий непоседливым гасконским характером Шико научился ждать.
Вот один из самых известных его советов Генриху: «Вода и время, — два могущественнейших растворителя: один точит камень, другой подтачивает самолюбие. Подождем...» Обратите внимание — это один из традиционных советов, которые дают нам мамы!
