что это страх пациента «поранить» аналитика; в рассказе он воплощается в образе матери, впавшей в страшную депрессию. Пациентка боялась, что не сможет положиться на нее, более того, ей придется самой заботиться о ней. Я задаюсь вопросом, случайно ли, что эти эмоциональные переживания появляются в момент моего недостаточного психического присутствия из-за нанесенного другим пациентом «вреда», из-за чего, как опасается Марчелла, она не сможет найти для себя психику-дом, чтобы укрыться от собственных гроз. Она опасается, что сама в ответе за мое «психическое страдание» (не отсюда ли в рассказе появились страдания, причиненные матери психически больным братом пациентки — части ее самой?). Это наводит ее на мысль о том, что она сама должна позаботиться об аналитике с его хромающими интерпретациями (сон о птенчике).
Но не было ли и здесь смены направления потока проективной идентификации, которая позволила пациентке еще раз увидеть сон вместо меня? Возможно, в этом эпизоде проблема представлена наиболее широко, здесь есть все: от обратных проективных идентификаций (т. е. проблемы аналитика) до возможности восстановить способность аналитика к ревери. Проблема пациентки стала моей собственной, и затем я ретранслировал ее обратно уже в переработанном виде.
Марта
Сеанс начинается с рассказа о сновидении, в котором темные шелкопряды72 заполняют весь дом. Затем пациентка говорит о сексе в очень чувственной манере, а потом переходит на порнографию. Я не понимаю, пока не начинаю размышлять о последовательности моих предыдущих сеансов. И вот тогда я понял, что в середине текущего сеанса, размышляя о третьем, считая от настоящего момента, сеансе, я исчез с эмоционального горизонта Марты, потому что какие-то ее слова активировали во мне яростную эмоцию по отношению к одному психотическому пациенту, которого я в тот период воспринимал как «паразитирующего» на мне.
И как раз в этот момент пациентка говорит мне о реанимационном отделении, и сначала о сексуальности, а потом о порнографии. Думаю, что она таким образом прибегла к крайним мерам, чтобы восстановить мой контакт с ней, устроила что-то вроде героических маневров, предпринятых от страха, что все потеряно. Сон пациентки поведал об ее опасении, что моя психика уже не находится в ее распоряжении, потому что ее «заполнила пряжа» других мыслей, разрушающих контейнер для пациента. (Заметим в скобках, что вышеупомянутый пациент в это время «появился» у Марты во сне и предпринял нападение на контейнер. В этом сновидении брат Марты — психотическая часть ее самой — набросился на контейнер с антипаразитарным раствором, который крестьяне используют для опрыскивания виноградной лозы, и разломал этот контейнер.) «Паразит» захватывает меня, я уже не могу позаботиться о Марте, в результате чего на нее нападают шелкопряды.
Но как только я осознаю все это, отношения с пациенткой налаживаются. А этот материал переноса находит отражение в рассказе пациентки. Мы возвращаемся к смыслу этого сновидения в свете ее следующего сна: она боится, что мать — и одновременно няня — может, вступая в контакты, народить много сыновей. Обнаруживается чувство ревности по отношению к шелкопрядам, которые рождаются один за другим, как и братья Марты, и лишают ее материнского контейнера.
Но паразит проделал долгий путь от пациентки ко мне, от меня к Марте и от нее через сновидение снова ко мне, к нашим отношениям, а также к ее личной истории и ее внутреннему миру, так как «паразит», естественно, является отщепленной частью пациентки.
Эвакуирующие интерпретации
Прекрасное обсуждение этой проблемы можно найти в работе Манфреди-Туриллацци (Manfredi Turillazzi, 1994а), где она подчеркивает, что интерпретация может оказаться формой отыгрывания вовне. Вместо теоретического обсуждения этой хорошо разработанной темы я приведу краткий клинический пример.
Марчелла была очень старательной пациенткой. В тот период в аналитическом материале появились самые страдающие и примитивные части ее личности, расщепление стало преодолеваться, и на сеансах были вызваны к жизни ее брат-психотик со своим терапевтом (конечно, двойники пациентки и ее аналитика). На одно из сновидений, которое, возможно, затронуло и мою болевую точку, я ответил поверхностной, «готовой» интерпретацией, которая могла бы хорошо сработать в предыдущие годы, не касаясь всего нового, что появилось с тех пор. Я попытался исправить ситуацию...
На следующем сеансе пациентка с болью рассказывает мне об эпизоде, случившимся в школе: ее коллега по работе была вынуждена срочно удалиться, потому что маленький мальчик, которого она держала на коленях, «наделал» в штанишки. Пациентка осталась с детьми одна, и незаметно для нее маленькая психически нарушенная девочка устроила в тарелке Марчеллы мешанину и стала ее есть, после чего Марчелла почувствовала отвращение и сама уже есть не могла.
На следующий день в школе уже сам вид этих двух детей возбудил в ней отвращение, которое она продолжала ощущать, придя на сеанс. Единственная интерпретация, которую я этому нашел, состояла в том, что она восприняла мою интерпретацию ее сна как свидетельство моей неспособности быть более выдержанным и лучше обдумывать то, что она мне говорит. И хотя затем я заметил аналогию, но пока пытался исправить ситуацию (как ее коллега с не сдержавшимся маленьким мальчиком), пациентка оставалась одна и поэтому оказалась слишком близко к самой нуждающейся, самой нарушенной части себя, не в силах достаточно отграничить себя от этой своей части.
Если думать о ситуации в терминах поля, мы найдем, конечно, много взаимосвязей между разрывами сеттинга по форме и по существу. Если аналитик обеспокоен чем-то другим и степень нарушения его психического функционирования почему-либо выше определенного порога, то обязательно произойдет разрыв сеттинга (может быть, даже формальный) со всеми последствиями.
Важно обладать способностью и выдержкой, чтобы преодолеть то, что вызвало нарушение, оказалось не переработанным и нанесло вред, чтобы получить новые возможности трансформации и осмысления.
Образы, исходящие от аналитика
В некоторых более ранних, чем концепция поля, моделях вплетение в ткань сессии образов, исходящих от аналитика, считалось нарушением сеттинга и нейтральности со стороны аналитика. После Биона с этим уже нельзя согласиться — по меньшей мере, по двум причинам. Во-первых, как бы ни вел себя аналитик (Alvarez, 1985; Saraval, 1985; Renik, 1993; Berti Ceroni, 1993), даже если он в высшей степени нейтрален, он все равно каким-то образом окажется фигурой поля, и его «неявное» вхождение в поле имеет не меньшее значение, чем если бы он играл в нем более явную роль. Во-вторых, «зримый» образ аналитика — если, конечно, он исходит из ревери на сеансе — это самый значимый вклад в трансформацию, которой аналитик может способствовать в ходе сеанса, когда он оперирует вдоль линии «С» решетки Биона и достигает не только расширения поля мысли и чувства, но и расширения «области мифа»,
