Ознакомительная версия.
А правда ли говорят, что ничего не бывает зря?…
* * *
Психологическое одиночество губительно. Оно вызывает обиду и заставляет ненавидеть. Тут все логично – мы ощущаем себя брошенными, а там уж – спасайся, кто может.
Оно отрывает плохое там, где вообще нет этой дефиниции «плохое-хорошее». Оно возвышает, не зря же существует целый религиозный институт отшельничества. Впрочем, всем этим оно засасывает нас и так глубоко, что насколько мы возвышены, уже не имеет ровным счетом никакого значения – больше просто не с кем сравнивать. Оно делает человека аморальным, потому что живая этика, без питательной среды человеческих отношений, умирает. А умерев, начинает разлагаться, подвергая деструкции все вокруг, а ближе всего к живой этике – сущность человека. В этом, собственно, и опасность.
Нас «отлучили в одиночество» еще в раннем детстве, когда мама впервые сказала нам: «Нет», в тот самый момент, когда папа сказал нам: «Надо». Как возможно, чтобы любимые так с тобой поступили?… Это настолько сильное, настолько глубокое противоречие, что ни осознать, ни понять его малыш просто не в силах.
Невозможно это сделать и теперь, потому что мы не помним ничего, кроме своего одиночества. И хотя с тех пор мы ищем тот счастливый мир, из которого нас изгнали, вернуться в него уже невозможно – мы забыли, какой он. То, что разбилось тогда, никогда более не обретет целостности. Теперь мы сами должны погибнуть, чтобы возродиться для новой жизни, в которой изгнание из Эдема не будет значиться как факт нашей личной биографии.
Радость бытия с другим – противоположно одиночеству. И нет для человека ничего более ценного, чем испытать эту радость. Умрите, чтобы воскреснуть, чтобы открыться, расправьте плечи и встречайте Другого. Мир полон людей, которые жаждут того же, покажитесь им, покажите им, что вы готовы. Сделайте первый шаг!
И как только это случится, гоните свое одиночество прочь, не объясняйтесь с ним и не давайте ему времени на раздумья и сборы. Тут нечего думать! Гоните прочь и закрывайте за ним дверь. И это вовсе не значит, что теперь вам придется всю жизнь удерживать подле себя этого Другого, это значит только одно – вы выгнали свое одиночество.
* * *
Когда двое любящих устраивают свои отношения, ими руководят самые замечательные чувства и порывы, ибо нет ничего более прекрасного, чем теплые и нежные отношения между двумя, и нет ничего более важного тех отношений, которые уничтожают одиночество.
В общем, учитывая все это, нет ничего странного в том, что наши влюбленные готовы и даже рады положить на алтарь этих своих отношений самое дорогое, самое ценное и личное, что у них есть. И первое, чем кто-то из них жертвует в этом благородном порыве, – свобода. «Милый, я твоя навеки!» (звуки фанфар) И не знает такой человек, что, ограничивая собственную свободу, он ограничивает свободу другого, то есть не одаривает его, а скорее, обедняет.
Если я несвободен, как может ощущать свободу близкий мне человек? Он чувствует себя ответственным, обязанным… Степени свободы всегда конгруэнтны. И если, например, мужчина в браке полагает, что он свободней своей жены, он горько ошибается: то, что он делает вне брака, – изменяет, она делает внутри брака и другими средствами. Одно только подозрение – это самая настоящая измена, измена любви, измена отношениям. Чтобы изменить, ни любовник, ни любовница не нужны. И подчас такая измена даже страшнее…
Несвобода другого – это наша собственная несвобода, это наша зависимость. Экзюпери очень метко подметил, что мы ответственны за тех, кого приручили, только не уточнил, что мы сами приручены прирученными.
* * *
Надо уметь различать свободу и возможность реализации желаний, ведь первое несравненно дороже второго, а не разобравшись, можно и перепутать.
Ощущение свободы много большее, нежели фактическая свобода, воплощенная в действии. История знает великих мира сего, которые обладали возможностью реализации фантастических проектов: Александр Македонский, Петр Великий, Наполеон… Но были ли они счастливы?…
Но мне известны люди, которые из-за немощи и болезней, своего социального положения и в силу этических императивов не могли претворить в жизнь и самого малого, но будучи внутренне свободными, ощущая свою внутреннюю свободу, как свободу, были счастливейшими людьми на Земле.
Мы неправильно понимаем свободу. Мы почему-то думаем, что свобода – это право и возможность делать все, «что только душе угодно». Но насколько это правильно? Эти представления вызваны тем, что мы постоянно ограничиваемы. Ограничение порождает ограниченное мышление.
Помните, что рано или поздно немощность настигает всех; свобода как возможность реализации наших притязаний покидает нас, и если мы зависимы от нее, не будет предела нашему разочарованию в жизни.
Слышал, что богатеи замораживают себя в надежде на воскрешение… Они напоминают мне мамонтов.
* * *
«Свобода – это самое большое счастье, но это и тяжелая ноша» – так говорят. И если все мы неким своим внутренним чувством явственно осознаем суть первой части этой фразы, то относительно второй уверенность нам отказывает.
Свобода – это возможность реализации всех наших желаний. Разве мы хотим чего-то, что не является предметом наших желаний? Нет. Но если так, разве может нас ограничить недоступность того, чего мы не хотим? Тогда, что есть наши желания?…
Обычно то, что мы называем «желаниями», – лишь банальный набор запросов: хочу машину, квартиру, дачу, жену и любовницу. Но подобного рода «желания» порождены не нашей сущностью, а массой внешних наслоений, которые есть в нас, но которые не являются нашими. Истинные наши желания, выражаясь на техническом жаргоне, зашумлены.
Верните себе соответствие своим сущностным желаниям, и вы найдете себя самого. А они ведь постоянно и настойчиво напоминают о себе. Вот вас что-то толкнуло, дернуло сказать, сделать, почувствовать… Поймайте свои ощущения этого момента, сам момент и все, что из-вне и изнутри сделало его возможным и связано с ним.
Достичь свободы с теми желаниями, которые порождены внешними по отношению к нашей сущности образованиями в нас, невозможно. Будь то материальные запросы или прихоти сексуального свойства. Содержательный мир противоречив, а потому и свобода в нем иллюзорна. И проститься с попытками обрести ее лучше раньше, чем позже.
Лишь правильное понимание того, что стоит за словами – «свобода – это соответствие самому себе» – есть способ обрести истинную свободу. Трудности этой свободы в том, чтобы найти себя, это непросто. Но зато радость этой свободы не нуждается ни в презентации, ни в рекламной кампании.
* * *
Себе невозможно изменить. Попробуйте объяснить себе, что это может значить – «измена самому себе», и вы поймете, что у вас это никогда не получится, даже если вы очень того захотите. Вы можете изменить обещанию, убеждениям, вере, даже сомнению, чему угодно, но ведь мы – это не наше обещание, не наши убеждения, не наша вера. Вы вчера – это «вы вчера», «вы вчера» – это не вы сегодня. Потому как время – это время, но вы-то – это не время.
Не бойтесь сделать того, что другие назовут: «Он изменил самому себе». Ведь их образ «вас» – это «их образ вас», но это не вы. Но бойтесь не сделать этого тогда, когда это нужно будет сделать. Впрочем, и этого бояться, наверное, не надо, поскольку, если это произойдет, значит, не могло не произойти, причем всё с такой же неизбежностью и однозначностью, как неизбежно и однозначно то, что вы не можете изменить самому себе. То, что мы принимаем решения и определяем свои поступки, не значит, что мы определяем себя, ведь мы – это не наши поступки.
Кому, как не нам самим знать это, не правда ли?…
* * *
Многие мои высказывания, возможно, звучат пессимистично… Но ни капли не бывало! Это гимн оптимизму!
Я радуюсь тому, что нам никогда не дойти до конца, никогда всего не понять, всех не полюбить… Я радуюсь этому, ведь это так естественно! Это «никогда» является словно бы продолжением меня, словно бы движет, толкает, зовет, манит, живет во мне и делает мою жизнь осмысленной, полной смысла.
Мне хочется, чтобы по моей кончине меня кремировали. Казалось бы, это так ужасно: поглощающее безумство пламени и дальше – ничего… горка пепла. Но когда я сейчас смотрю на огонь, я любуюсь им. Когда-нибудь он нежно обнимет меня, обнимет и укачает, мягко, как младенца. И я ведь не буду чувствовать боли, но зато буду с тем, чем всегда так любовался, что всегда так любил.
Сама по себе мысль не может быть пессимистичной. Они светлые, как дети, как дети они плачут только в плохих, незаботливых руках, они плачут, когда им плохо. Не делайте мыслям плохо.
Задумайтесь – почему некоторые мои слова кажутся вам пессимистичными?
* * *
Когда я рассуждаю о религиозных первоисточниках, меня иногда обвиняют в богохульстве. Что мне следует на это ответить? Соглашаться?… Я не согласен. Но что-то, конечно, в этом есть… Я богохулен в отношении идеи бога.
Ознакомительная версия.
