можно подступиться, взяв за отправную точку самое поразительное в ее цельном учении, а именно, взгляд на происхождение мироздания. Невольно напрашивается вопрос, почему космогония неизменно является составной частью религиозной системы? Вероучение гласит, что мироздание сотворено существом, похожим на человека, но превосходящим того во всех отношениях, будь то могущество, мудрость или сила страстей; это идеализированный сверхчеловек. Животные как творцы вселенной суть указание на следы тотемизма, о котором мы подробнее поговорим чуть позже. Примечателен тот факт, что творец – всегда один, даже если считается, что богов много. Еще любопытно, что этот творец – обыкновенно мужского пола, хотя известно множество женских божеств; в некоторых мифологиях творение начинается с того, что бог-мужчина избавляется от божества-женщины, которое превращается в чудовище. Здесь можно было бы привести и проанализировать чрезвычайно интересные подробности, но мы должны двигаться дальше, причем дорога впереди расстилается как бы сама собой – бога-творца, ничуть не таясь, именуют «отцом». Психоанализ утверждает, что он и вправду отец, во всем своем великолепием, в котором когда-то предстал взору малого ребенка. Человек религиозный мыслит сотворение мироздания точно так же, как представляет себе собственное происхождение.
В связи с этим нетрудно объяснить, как утешительные заверения и строгие этические требования сочетаются с космогонией. Тот же самое существо, которому ребенок обязан своим появлением на свет, то есть отец (правильнее говорить о родительской инстанции, состоящей из отца и матери), оберегает и лелеет его в беспомощном младенческом состоянии, стойко отражая все угрозы, исходящие от внешнего мира; под защитой отца ребенок чувствует себя в безопасности. Когда человек взрослеет, он, конечно, начинает осознавать свои силы, но одновременно в нем крепнет и осознание жизненных невзгод, и он справедливо заключает, что, по сути, так же беспомощен и беззащитен, как было в детстве, что для большого мира вокруг он все еще остается ребенком. Даже теперь он не может обойтись без покровительства, которым наслаждался в детстве. При этом ему уже давно понятно, что его отец далеко не всемогущ и вовсе не лишен недостатков. Потому-то он и возвращается к мнемическому [151] образу отца, которым так восхищался в детстве. Он возвышает этот образ до божественного и превращает фантазию в нечто современное и реальное. Польза такого мнемического образа и постоянная потребность в защите сообща поддерживают в человеке веру в Бога.
Третья основная составляющая религиозной программы, этические предписания, столь же легко вписывается в это инфантильное восприятие. Позволю себе напомнить знаменитое высказывание Канта, который без сомнений сопоставляет звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас [152]. При всей причудливости этого сопоставления – ибо какое дело небесным светилам до того любит ли одно человеческое существо другого или его убивает? – оно тем не менее затрагивает великую психологическую истину. Тот же отец (или родительская инстанция), что подарил ребенку жизнь и ограждал от опасностей, научил его также, что можно и что нельзя делать, наставлял в навыках приспособления и умении ограничивать инстинктивные побуждения, внушал уважение к родителям, братьям и сестрам и давал понять, что это необходимо, чтобы стать желанным членом семейного круга, а затем и более крупных объединений. Ребенка воспитывают в осознании обязанностей перед обществом через совокупность ласки, поощрений и наказаний, учат, что безопасность в жизни зависит от того, любят ли его родители (а затем и другие люди) и от их способности поверить, что он тоже их любит. Все перечисленные отношения впоследствии вводятся в неизменном виде в религию. Родительские запреты и требования становятся моралью. Посредством той же совокупности поощрений и наказаний Бог управляет всеми людьми. Степень уверенности и счастливого блаженства, доступная индивиду, зависит от выполнения этических предписаний; его любовь к Богу и осознание того, что он любим Богом, – вот залог безопасности, защиты от угроз внешнего мира и своего человеческого окружения. А через молитву он как бы обеспечивает себе непосредственное воздействие на божественную волю и становится причастен божественному всемогуществу.
Уверен, что у вас уже накопилось немало вопросов по поводу того, что было сказано до сих пор, и вы желали бы получить на них ответы. Увы, прямо сейчас это проделать не получится, но я не сомневаюсь в том, что ни один такой вопрос не опровергнет моего утверждения, будто религиозное мировоззрение определяется ситуацией нашего детства. Если же так, то тем более примечательно, что, несмотря на инфантильный характер такого мировоззрения, у него имеется предшественник. В истории рода людского была пора без религии, без богов. Это так называемая стадия анимизма. Тогда мир тоже населяли духовные существа, подобные людям; мы зовем их демонами. Все объекты внешнего мира были местами их обитания (или даже отождествлялись с ними), но отсутствовала высшая сила, которая бы все сотворила и всем управляла, к которой можно было бы взывать о покровительстве и помощи. Демоны анимизма по большей части относились к людям враждебно, зато люди, по-видимому, были тогда более уверены в себе, чем последующие поколения. Конечно, они постоянно испытывали острейший страх перед этими злыми духами, но защищались от тех определенными действиями, которым приписывали отгоняющую силу. Кроме того, они вовсе не считали себя беззащитными. Если им хотелось чего-то от Природы – к примеру, дождя, – они не обращались с молитвой к богу погоды, а совершали магический акт, который, как ожидалось, окажет непосредственное влияние на Природу, то есть сами делали что-то такое, что походило на дождь. В борьбе против окружающего мира их главным оружием была магия, самый ранний предшественник современных технологий. Привычка полагаться на магию была, как мы полагаем, обусловлена чрезмерным возвеличиванием собственных интеллектуальных способностей, верой во «всемогущество мыслей» (с чем, кстати, мы сталкиваемся сегодня у пациентов, страдающих неврозами навязчивых состояний). Можно предположить, что люди той поры особенно гордились своими языковыми достижениями, которые наверняка значительно облегчали им процесс мышления. Они приписывали словам магическую силу. Позже эту черту переняла религия: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» [153]. Да и сам факт магического воздействия показывает, что люди анимистической эпохи отнюдь не были настолько наивными, чтобы верить в силу своих желаний. Скорее, они ожидали результата от совершения неких действий, побуждающих Природу им подражать. Если требовался дождь, они проливали влагу на землю; если хотели, чтобы почва плодоносила, то разыгрывали половую близость на полях.
Известно, что любое явление, однажды получившее психическое выражение, почти неистребимо, так что я вряд ли вас удивлю, если скажу, что многие анимистические воззрения сохранились до наших дней – по большей части как суеверия, в нашем понимании, усвоенные или потесненные религией. Хуже того,
