что борьба продолжается. Сторонники религиозного мировоззрения руководствуются древним изречением: лучшая защита – это нападение. Что такое ваша наука, говорят они, как она смеет принижать нашу религию, ту самую религию, что на протяжении многих тысячелетий приносила спасение и утешение миллионам душ? Чего наука достигла? Чего ожидать от нее в будущем? По собственному признанию, она не способна принести утешение и возвышение. Значит, нужно забыть обо всем этом, пойти на такую жертву. А что касается научных теорий, разве они в силах поведать нам, как возникла вселенная и какая судьба ее ждет? Может ли наука нарисовать целостную картину мироздания или показать, где надлежит искать причины необъяснимых явлений жизни, растолковать, как разум воздействует на косную материю? Вот если бы она смогла проделать нечто подобное, у нас не было бы поводов отказывать ей в уважении. Но никакая теория по сей день не предложила разъяснений такого рода. Наука прельщает нас мнимыми открытиями, которые сама не может привести в соответствие друг с другом; она выявляет некие единообразия в ходе событий, присваивает им положение законов и предлагает смелые, слабо обоснованные толкования. А еще давайте вспомним, сколь мало достоверности она сама придает своим выводам! Все, чему она учит, верно и справедливо лишь временно: то, что сегодня восхваляется как высшая мудрость, уже завтра будет отвергнуто и заменено иным суждением, столь же условным. При этом всякая ошибочная теория выдается за истину. И ради этой истины от нас требуют пожертвовать нашим высшим благом!
Что ж, дамы и господа, вы, будучи сторонниками научного мировоззрения, каковое подвергается нападкам в этих словах, вряд ли слишком сильно удивитесь, полагаю, подобной критике, вряд ли примете ее за руководство к действию. Позвольте напомнить один эпизод из имперской истории Австрии. Некий пожилой господин на заседании парламента крикнул, обращаясь к представителям неугодной ему партии: «Это уже не обычная оппозиция! Это фракционная оппозиция!» Схожим образом, как вы понимаете, несправедливо и злонамеренно преувеличиваются упреки в сторону науки за то, что она до сих пор не разрешила основные вопросы мироздания; нарочно упускается из вида, что у нее попросту не было времени для этих великих свершений. Наука ведь очень молода – эта человеческая деятельность получила широкое развитие сравнительно недавно. Примем во внимание, если перечислить всего лишь несколько дат, что минуло всего-то триста лет с тех пор, как Кеплер открыл законы движения планет, что жизнь Ньютона, разложившего свет на цвета спектра и предложившего теорию гравитации, завершилась в 1727 году, то есть немногим более двухсот лет назад, и что Лавуазье открыл кислород незадолго до французской революции. Жизнь индивида очень коротка по сравнению с продолжительностью человеческого развития; кому-то я наверняка покажусь глубоким старцем, но я успел родиться на свет, когда Дарвин опубликовал свою книгу о происхождении видов. В том же 1859 году родился Пьер Кюри, первооткрыватель радия. А если заглянуть еще дальше, в истоки точных наук у греков, если назвать Архимеда, Аристарха Самосского (около 250 г. до н. э.), этого предшественника Коперника [155], или вспомнить о зачатках астрономии у вавилонян, мы все равно охватим только малую часть той длительности, каковая, по мнению антропологов, потребовалась для развития человека от обезьяноподобной формы наших предков и каковая, несомненно, насчитывает более ста тысяч лет. Также не нужно забывать, что прошлое столетие принесло такое обилие новых открытий и настолько ускорило научный прогресс, что у людей науки есть все основания смотреть в будущее с уверенностью.
При этом следует согласиться с частичной правотой других критических замечаний. Путь науки и в самом деле медленный, извилистый и сопряженный с преодолением многочисленных трудностей. Это нельзя отрицать, этого не изменить. Потому-то господа из другого лагеря так недовольны. Они избалованы, ибо откровение существенно облегчает жизнь. Развитие науки сходно с выполнением аналитического исследования. Мы привносим в работу свои ожидания, но их приходится сдерживать и усмирять. Наблюдая то одно, то другое, мы находим нечто новое, но выясняем, что разрозненные части не подходят друг к другу. Мы выдвигаем догадки, строим гипотезы, от которых отказываемся, если они не подтверждаются, и нужно много терпения и готовности к любому повороту событий; мы отказываемся от прежних убеждений, если те грозят заставить нас пропускать важные факты, а в конечном счете все наши усилия вознаграждаются, разрозненные части сводятся воедино, и мы получаем представление о цельности психических событий; мы выполнили свою задачу и теперь можем приступать к следующей. Однако при анализе мы вынуждены обходиться без помощи экспериментальных исследований.
Кроме того, в этой критике науки содержится немало преувеличений. Нелепо утверждать, что наука слепо кидается из крайности в крайность, от одного эксперимента к другому, подменяя старую ошибку новой. Вообще наука трудится, подобно скульптору с глиняной моделью, который неустанно видоизменяет грубый набросок, что-то добавляет, что-то удаляет, пока не достигнет того удовлетворительного, на его вкус, сходства с объектом, который видит и хочет воспроизвести. Вдобавок в науке – во всяком случае, среди более древних и зрелых дисциплин – налицо прочное основание, которое лишь видоизменяют и совершенствуют, но вовсе не разрушают. Словом, дела в науке обстоят не так уж плохо.
Какова же цель этого страстного и пристрастного стремления принизить науку? Несмотря на свое нынешнее шаткое состояние и обусловленные этим состоянием затруднения, она остается для нас насущно необходимой, и ничто другое не может ее заменить. Она способна к невообразимым улучшениям жизни, в отличие от религиозного мировоззрения. Последнее кичится своими совершенством и полнотой во всех существенных отношениях; если в нем имеется некая ошибка, исправлять ее нельзя – она должна остаться таковой навсегда. Никакое умаление науки никоим образом не может изменить тот факт, что наука пытается учесть нашу зависимость от мира вокруг, тогда как религия иллюзорна и черпает силу из готовности потворствовать и соответствовать нашим инстинктивным желаниям.
* * *
Я обязан продолжить рассмотрение других мировоззрений, противоречащих научному, но сразу оговорюсь, что делаю это неохотно, ибо не располагаю ни знаниями, ни опытом, чтобы судить о них должным образом. Прошу помнить об этом, когда я продолжу свое выступление; если мне удастся вас заинтересовать, лучше обратиться за подробностями и разъяснениями к иным источникам сведений.
Прежде всего нужно назвать различные философские системы, дерзающие рисовать картину мироздания, какая возникает в уме мыслителей, по большей части отвернувшихся от мира вокруг. Я уже пытался дать общее описание черт философии, а также, пожалуй, слишком несведущ в предмете, чтобы давать содержательную оценку различным системам. Поэтому далее мы рассмотрим не эти системы, а два других явления, которые, особенно в
