выпускают на свободу свои первоначальные инстинктивные побуждения – инстинкт самосохранения, агрессивность, потребность в любви, стремление к получению удовольствия и желание избегать неудовольствия. В своем более раннем исследовании [160] я также отмечал значимость такого элемента, как сверх-я, которое, воплощая традицию и идеалы прошлого, на протяжении какого-то времени сопротивляется стимулам новой экономической ситуации. Наконец нельзя забывать, что людская масса, подчиненная экономической необходимости, также претерпевает культурное развитие – движется к цивилизации, как еще говорят, – и этот процесс, без сомнения, подверженный влиянию всех прочих факторов, не зависит от них по своему происхождению: он сходен с органическим процессом и выказывает высокую степень влияния на другие факторы. Он вытесняет инстинктивные цели и приводит к тому, что люди начинают отвергать прежние привычки и повадки. Более того, поступательное утверждение духа науки составляет, по-видимому, существенную часть этого процесса. Сумей кто-нибудь подробно разъяснить, каким образом эти различные факторы – общая и наследуемая человеческая предрасположенность, расовые различия и культурные преобразования – то препятствуют, то способствуют друг другу, в зависимости от социального положения, профессии и способности зарабатывать, то такая теория дополнила бы марксизм и превратила тот в подлинную общественную науку. Ведь и социология, занимающаяся поведением людей в обществе, не может быть ничем иным, кроме как прикладной психологией. Строго говоря, есть всего две науки – психология, чистая и прикладная, и естествознание.
Так или иначе, открытие далеко идущего значения экономических отношений обернулось искушением не оставлять их изменение произволу исторического развития, а проводить те в жизнь посредством революционного действия. Теоретический марксизм, воплощенный в русском большевизме, обрел энергию, самодостаточность и исключительность мировоззрения, но одновременно сделался жутко похожим на то, против чего он борется. Будучи изначально частью науки и в своем применении опираясь на науку и технологии, этот практический марксизм ввел запрет на свободу мысли, столь же безжалостный, как и запрет со стороны религии. Запрещается всякое критическое рассмотрение марксистской теории, сомнения в ее правильности наказываются так же, как когда-то католическая церковь наказывала ересь. Сочинения Маркса заняли место Библии и Корана в качестве источника откровения, хотя они, казалось бы, не более свободны от противоречий и неясностей, чем эти древние священные книги.
Беспощадно истребив все идеалистические системы и рассеяв иллюзии, практический марксизм сам стал плодить иллюзии не менее сомнительного свойства, столь же недоказуемые, как и прежние. Он предполагает за несколько поколений так изменить человеческую природу, что люди будут жить вместе, почти не ведая трений, в новом общественном порядке, будут выполнять свои трудовые обязанности без всякого принуждения. Тем самым инстинктивные ограничения, необходимые обществу, смещаются в иную область; агрессивные наклонности, угрожающие всем человеческим сообществам, направляются вовне и находят опору во враждебности бедных против богатых и прежних бессильных против былых правителей. Но такое преображение человеческой природы видится едва ли осуществимым. Энтузиазм, с которым народные массы следуют большевистским лозунгам в настоящее время, пока новый порядок не установлен, пока ему угрожают извне, отнюдь не дает уверенности в том, что в будущем все сложится удачно и этому порядку и строю не будет угрожать опасность. В точности как религия, большевизм восполняет своим приверженцам страдания и лишения нынешней жизни обещаниями лучшего будущего, в котором исчезнут неудовлетворенные потребности. Этот рай предполагается создать на земле, причем в обозримое время. Но вспомним, что иудеи, вероучение которых ничего не знает о загробной жизни, ожидали скорого пришествия Мессии, а христиане Средневековья неоднократно верили, что Царство Божие близко.
Несомненно, большевикам найдется что ответить на эти замечания. Нам скажут, что, пока людская природа еще не преобразована, надо пользоваться теми средствами, которые воздействуют на людей сегодня. В воспитании нельзя обойтись без принуждения, без запрета мысли и без применения силы, вплоть до кровопролития; не будь массы подвержены иллюзиям, они могли бы не согласиться с этим принуждением. А далее нас вежливо попросят разъяснить, как возможно управлять по-другому. Что ж, должен признать, что мне нечего ответить, нечего посоветовать. Да, сами условия этого эксперимента удержали бы меня и подобных мне от его проведения, но мы – вовсе не единственные заинтересованные лица. Люди дела, непоколебимые в своих убеждениях и чуждые сомнений, не сочувствуют чужим страданиям, если те необходимы для осуществления их намерений. Мы должны поблагодарить таких людей за то, что ныне в России и вправду ставится грандиозный эксперимент по созданию нового порядка. Другие великие народы твердят, что ожидают спасения в верности христианскому благочестию, а революция в России, при всех ее трагических сторонах, выглядит провозвестием лучшего будущего. К сожалению, ни наш скептицизм, ни фанатичная вера другого лагеря не позволят пока судить, чем этот эксперимент закончится. Будущее покажет; быть может, выяснится, что эксперимент предприняли преждевременно, что радикальное изменение общественного строя не достигнет успеха до тех пор, пока новые открытия не подчинят нам еще больше силы природы и не облегчат тем самым удовлетворение наших потребностей. Только тогда, не исключено, станет возможным для нового общественного строя не только покончить с материальной нуждой людских масс, но и откликнуться на культурные запросы личности. Даже в этом случае, конечно, нам все еще придется неисчислимо долгий срок преодолевать те преграды, которые неукротимый характер человеческой натуры природы возводит перед любым коллективом.
* * *
Дамы и господа, позвольте в заключение подытожить сказанное об отношении психоанализа к вопросу о мировоззрении. Психоанализ, на мой взгляд, не способен создать собственное мировоззрение. Ему это и не нужно; как часть науки, он может и должен придерживаться научного мировоззрения. В остальном его точка зрения вряд ли заслуживает столь высокопарного названия, ибо она не исчерпывающая, неполная и не притязает на самодостаточность и построение системы. Вообще научная мысль пока очень молода; перед наукой стоит множество великих задач, которые она пока не в состоянии решить. Мировоззрение с опорой на науку обращено к миру вокруг нас и отличается преимущественно негативными чертами, среди которых выделяются подчинение истине и отказ от иллюзий. Любой из наших ближних, неудовлетворенный таким положением дел и жаждущий большего для сиюминутного утешения и удовлетворения, может обрести искомое где и в чем ему угодно. Мы не станем жалеть, не сможем ему помочь, но это не повод нам сами думать иначе.
Отчего войны? [161] Письмо Альберту Эйнштейну
(1933)
Дорогой господин Эйнштейн!
Узнав, что Вы изъявили намерение пригласить меня к участию в обмене мнениями по одной теме, к которой Вы проявили большой интерес и считаете, что она достойна внимания многих, я с готовностью сразу
