наши дни, нельзя не учитывать.
* * *
Первое из этих мировоззрений – своего рода аналог политического анархизма и, возможно, его производное. Безусловно, и в прошлом встречались интеллектуальные нигилисты такого рода, но сегодня теория относительности современной физики буквально вскружила таким людям головы. Они, конечно, ссылаются на науку, однако ухитряются принудить ту к самоотречению, к самоубийству; они ставят перед наукой задачу, если угодно, посторониться и опровергнуть собственные притязания. В связи с этим нередко складывается впечатление, будто такой нигилизм есть всего-навсего временное явление, что его нужно придерживаться только до тех пор, пока поставленная задача не будет выполнена. После устранения науки освободившееся место может быть заполнено мистицизмом или даже былым религиозным мировоззрением. Согласно анархистской теории, нет такого понятия, как истина, и нет достоверного знания о внешнем мире. То, что мы выдаем за научную истину, – лишь плод наших собственных потребностей, которые норовят найти выражение при изменении внешних условий; опять-таки, все сводится к иллюзии. Фактически мы открываем только то, что нам нужно, и видим только то, что хотим видеть. Иного нам не дано. Поскольку критерий истины – соответствие внешнему миру – отсутствует, совершенно безразлично, какие мнения мы принимаем или отвергаем. Все они одинаково верны и одинаково ложны. Никто не вправе обвинять других в заблуждении.
У человека с эпистемологическими наклонностями может возникнуть соблазн пойти по тому софистическому пути, которым идут анархисты, добиваясь от науки согласия с подобными выводами. Без сомнения, нам предстоит попадать в положения, сходные с тем, что известно как «парадокс критянина» [156]: если все критяне – лжецы, то кто из них говорит правду? Но у меня нет ни желания, ни возможности углубляться в эту тему. Скажу коротко так: анархистская теория выглядит превосходно, пока рассуждает об абстрактном, но рушится при первом же столкновении с практикой. Человеческие поступки определяются личным мнением и знанием; тот же самый дух науки, размышляющий о строении атомов или о происхождении человека, побуждает к строительству моста, способного выдержать определенную нагрузку. Будь нам действительно безразлично, во что верить, пропади из наших суждений знание, характеризующееся соответствием реальности, мы могли бы возводить мосты из камня и из картона, могли бы вводить нашим пациентам по декаграмму морфина вместо сантиграмма, могли бы использовать слезоточивый газ в качестве анестезии вместо эфира. Но даже интеллектуальные анархисты яростно отвергнут такое практическое применение своей теории.
* * *
Другого противника следует воспринимать куда серьезнее, и в этом случае я испытываю острейшее сожаление из-за своей недостаточной осведомленности. Подозреваю, что многие из вас знают об этом противнике больше меня, что вы давно уже определились в том, за марксизм вы или против него. Работы Карла Маркса по экономической структуре общества и по влиянию различных экономических систем на все области человеческой жизни в наши дни, что называется, на слуху и сделались чрезвычайно востребованными. Насколько его взгляды верны или ошибочны, я, конечно, сказать не могу (более того, это непросто, как мне кажется, решить и тем, кто разбирается в предмете лучше моего). В теории Маркса хватает положений, которые мне представляются странными: например, что развитие форм общества есть естественно-исторический процесс или что изменения социального разделения проистекают друг из друга, как бы в диалектическом процессе. Я далеко не уверен, что правильно понимаю эти утверждения; на мой взгляд, они вовсе не «материалистические» – скорее, это следы маловнятной гегелевской философии (как известно, Маркс прошел эту школу). Мое собственное убеждение – но я не специалист, признаю – подсказывает, что классовая структура общества восходит к тому противостоянию, которое с начала времен вели между собой человеческие орды, мало отличавшиеся друг от друга. Социальные различия, думаю, изначально были различиями между кланами или народами. Победу определяли психологические факторы, как-то: степень агрессивности, заложенная в телесной и душевной конституции, а также порядок внутри орды, – наряду с материальными факторами, скажем, обладание лучшим оружием. Проживая совместно на одной и той же территории, победители становились хозяевами, а побежденные – рабами. Тут не найти никаких признаков естественного закона или развития понятий. С другой стороны, никто не будет отрицать воздействие поступательного покорения сил природы на социальные отношения человечества. Люди всегда и всюду ставят новоприобретенные орудия и средства власти на службу агрессивности и используют их друг против друга. Освоение металлов – бронзы и железа – покончило со многими древними культурами и их социальными институтами. Я убежден, что именно порох и огнестрельное оружие уничтожили рыцарство и аристократию, а русская деспотия была обречена еще до поражения в войне [157], ибо никакое кровосмешение среди правящих семей Европы не могло породить правителей, способных уцелеть при взрыве динамита.
Возможно, что нынешним экономическим кризисом сразу после Великой войны мы всего-навсего расплачиваемся за нашу сокрушительную последнюю победу над природой – за покорение воздушной среды. Звучит не очень убедительно, но, по крайней мере, здесь различимы начальные звенья в цепочке суждений. Английская политика безопасности опиралась на моря, омывающие берега Британских островов. Когда Блерио перелетел Ла-Манш на своем аэроплане, эта политика пала [158], а в ту ночь, когда (в мирное время и на учениях) немецкий дирижабль пролетел над Лондоном, война против Германии была, несомненно, предрешена [159]. В этой связи нельзя забывать и об угрозе со стороны подводных лодок.
Признаюсь, мне стыдно уделять столь значимому и сложному предмету так мало внимания и делиться своими любительскими соображениями, тем более что я вряд ли сказал вам что-то новое. Просто хочу отметить, что восприятие человечеством своей власти над природой, из которого оно черпает оружие для борьбы с ближними, неизбежно должно влиять и на экономическое устройство общества. Да, мы довольно далеко отошли от проблемы мировоззрения, но очень скоро к ней вернемся. Сила марксизма заключается отнюдь не во взгляде на историю или в пророчествах, обусловленных этим взглядом, а в проницательном указании на то обстоятельство, что экономические условия жизни воздействуют на интеллектуальные, этические и художественные установки индивидов. Так удалось выявить ряд связей и следствий, которые ранее почти полностью игнорировались. Но неверно думать, будто одни только экономические мотивы определяют поведение людей в обществе. Уже того неоспоримого факта, что разные люди, народы и страны ведут себя по-разному в одних и тех же экономических условиях, вполне достаточно, чтобы доказать, что экономические мотивы – далеко не единственный преобладающий фактор. Совершенно непонятно, как можно упускать из вида факторы психологические, раз уж мы говорим о поведении живых людей; да, поведение связано с конкретными экономическими условиями, но даже при господстве этих условий люди
