а) «Я тебя люблю, но боюсь наказания за это» (любовь – страх).
б) «Я ненавижу тебя, так как не могу тебя любить, но боюсь удовлетворения ненависти» (ненависть – страх).
в) «Я не знаю, люблю я тебя или ненавижу» (любовь – ненависть).
Это в итоге дает следующую картину становления психических противоречий.
Из противоположности Я – внешний мир, которая затем проявляется как противоположность нарцизм – объектное либидо, в качестве первого противоречия внутри человека вначале возникает противоположность либидо как стремления, направленного на внешний мир, и страха, как первого и первоначального выражения нарциссического бегства от неудовольствия (т. е. от внешнего мира) назад в Я. Протягивание и втягивание псевдоподий у одноклеточных организмов, как мы подробно разберем в другом месте, – это нечто гораздо большее, чем просто аналогия «протягивания» и «втягивания либидо». Если неудовольствие, которое человек испытывает во внешнем мире, вызывает прежде всего отступление либидо или боязливое бегство во «внутренний мир» (нарциссическое бегство), то, очевидно, неприятное напряжение, создаваемое потребностями, стремящимися к удовлетворению, содействует приближению к миру. Если бы внешний мир приносил только удовольствие и удовлетворение, то не было бы и феномена страха. Но так как от него исходят неприятные и несущие опасность раздражители, то стремление объектного либидо должно получить противника, нарциссическую тенденцию к бегству. Наиболее примитивным выражением этого нарциссического бегства является страх. Либидинозное приближение к миру и нарциссическое бегство от мира – это лишь описания весьма примитивной функции, имеющейся у всех без исключения живых организмов. Она выражается уже у одноклеточных в двух потоках плазмы, из которых один следует в направлении от центра к периферии, другой – в направлении от периферии к центру[60]. Бледность при испуге, холодная дрожь в состоянии страха, «вставание дыбом волос» соответствуют бегству катексисов от периферии внутрь тела, обусловленному сжатием периферических сосудов (а также сокращением musculi erectores pilorum[61]) и расширением системы центральных сосудов (страх вследствие застоя). Набухание периферической кожной ткани, покраснение кожи и ощущение тепла при сексуальном возбуждении составляют этому прямую противоположность и соответствуют как физиологическому, так и психическому потоку энергетических катексисов в направлении центр→ периферия тела→мир. Эрекция члена и увлажнение влагалища есть не что иное, как выражение этого потока в состоянии сексуального возбуждения; сморщивание члена и иссушение женских гениталий – это не что иное, как выражение энергетического опорожнения периферии тела, потока катексисов и телесных соков в направлении к центру. Первая противоположность, сексуальное возбуждение – страх, является лишь психическим отображением первичной противоположности человек – внешний мир внутри человека, которая затем становится психической реальностью внутреннего противоречия: «я хочу тебя – я боюсь». Таким образом, страх – это всегда единственно возможное первое выражение внутреннего напряжения, независимо от того, по какой причине он возникает – из-за ограничения доступа к подвижности и удовлетворения потребности извне или же из-за бегства энергетических катексисов внутрь организма. В первом случае мы имеем дело со страхом, вызванным застоем, или актуальным страхом, во втором случае – с реальным страхом; в последнем случае также неизбежно возникает застой и, как следствие, – страх. Таким образом, обе формы страха (страх, вызванный застоем, и реальный страх) можно свести к основному феномену, к центральному застою энергетических катексисов; только страх, вызванный застоем, означает непосредственное выражение последнего, тогда как реальный страх – прежде всего лишь ожидание опасности, которое вторично становится аффективным страхом, если из-за бегства катексисов внутрь оно приводит к застою в центральном вегетативном аппарате. Первоначальная реакция бегства в форме «укрытия в самом себе» проявляется затем вместе с филогенетически более поздним способом бегства, который состоит в увеличении дистанции по отношению к источнику опасности; он связан с формированием двигательного аппарата (мышечное бегство).
Наряду с бегством внутрь собственного тела и мышечным бегством на более высокой биологической ступени организации имеется вторая, более рациональная реакция: устранение причины опасности. Она не может проявляться иначе, чем в виде деструктивного импульса[62]. Ее основу образует избегание застоя или страха, возникающего при нарциссическом бегстве; т. е., по существу, она является лишь особым видом избегания или устранения напряжения. На этой ступени развития в отношении мира можно иметь два намерения: либо удовлетворить требование потребности (либидо), либо избежать состояния страха, уничтожив источник опасности (деструкция). На первой внутренней противоположности либидо и страха теперь основывается вторая противоположность – либидо («любви») и деструкции («ненависти»). Любая фрустрация удовлетворения влечения теперь может вызвать либо первого противника либидо, т. е. страх, либо же, чтобы избежать фрустрации, – генетически более поздний деструктивный импульс. При иррационально обоснованной фиксации реакции на опасность этим двум видам реакции соответствуют две формы характера: истерик бежит от опасности, компульсивный характер хочет источник опасности уничтожить. Поскольку мазохистский характер не расположен к генитально-либидинозному приближению к объекту и не обладает непосредственной деструктивной тенденцией к уничтожению источника опасности, он должен пытаться устранять свои внутренние напряжения косвенным выражением, т. е. посредством измененного до неузнаваемости взывания к объекту, чтобы тот его полюбил, т. е. позволил и обеспечил ему либидинозную разрядку. Понятно, что это ему никогда не удается.
Функция второй пары противоположностей, либидо-деструкция, претерпевает теперь новое изменение из-за того, что внешний мир отказывает в удовлетворении не только либидо, но и деструктивного влечения. Эта фрустрация деструктивных намерений снова осуществляется угрозой наказания и тем самым усиливает нарциссическую готовность к бегству, катектируя страхом каждый деструктивный импульс. Возникает четвертая противоположность – деструктивное влечение и страх, – которую, хотя она и лежит еще на поверхности структуры личности, так и не смогла преодолеть вся индивидуальная психология Адлера. Процесс образования в психической аппаратуре все новых противоположных стремлений из противоречий между предшествующими стремлениями продолжается. С одной стороны, деструктивная тенденция усиливается либидинозными намерениями человека; любая фрустрация либидо порождает деструктивные намерения, которые легко могут перейти в садизм, поскольку он объединяет в себе деструктивное и либидинозное намерения. С другой стороны, деструктивность усиливается готовностью к страху и намерением избежать вызывающего страх напряжения или его устранить привычным деструктивным способом. Но так как каждое из этих вновь возникающих намерений приводит к тому, что внешний мир начинает занимать карающую позицию, становится ясно, что в результате возникает порочный круг, который начинается с первого порождающего страх ограничения отвода либидо. Торможение агрессивных импульсов со стороны угрожающего наказанием внешнего мира не только вызывает повышенную тревогу и более, чем обычно, препятствует отводу либидо, но и создает новую противоположность, обращая деструктивные импульсы, направленные против мира, отчасти против Я и таким образом добавляя в качестве противника к деструктивному влечению влечение к самоуничтожению, к садизму – мазохизм.
Чувство вины в этом контексте – поздний продукт, результат конфликта между любовью и ненавистью по отношению к одному и тому же объекту; динамически чувство вины соответствует интенсивности сдержанной агрессии, что равносильно интенсивности сдерживающего страха.
Это выведение общей теоретической картины психических процессов из клиники неврозов, в частности мазохизма, в результате приводит к двум заключениям: 1) мазохизм, о чем свидетельствует также непосредственное наблюдение над детьми, представляет собой лишь очень поздний продукт развития. Обычно он редко встречается до третьего или четвертого года жизни и уже поэтому не может быть выражением первичного биологического влечения; 2) все феномены психической аппаратуры, из которых, как полагают, можно вывести влечение к смерти, следует разоблачать как признаки и последствия нарциссического (не мышечного) бегства от мира: самоповреждения являются выражением деструктивности, обращенной против собственной персоны; физическое разрушение, вызванное хроническими невротическими процессами, оказывается следствием хронических неполадок в сексуальной экономике, хронического воздействия неустраненных внутренних напряжений, имеющих физиологическую основу. Таким образом, оно является результатом хронического душевного недуга, объективно обусловленного, но субъективно нежелательного; сознательное стремление к смерти, покою, небытию («принцип нирваны») возникает только при условии сексуальной, в особенности генитальной, неудовлетворенности и безнадежности и является, следовательно, выражением окончательного смирения, бегства в ничто от ставшей исключительно неприятной реальности, это ничто благодаря примату либидо снова репрезентировано лишь как представление о другого рода либидинозной цели, как то: покоиться в материнской утробе, быть опекаемым и защищаемым матерью. Каждое направление либидо, противоположное внешнему миру, которое соответствует отступлению к собственному Я, словом, любое нарциссическое проявление регрессии, выдвигалось как доказательство существования влечения к смерти; и все же это не что иное, как реакция на реальную фрустрацию – вследствие нашего общественного устройства или прочих влияний внешнего мира – удовлетворения либидинозной потребности и утоления голода. Если эта реакция, несмотря на отсутствие реальных поводов в настоящем, полностью сформирована, то как раз в анализе мы имеем подходящий инструмент для доказательства того, что именно фрустрации либидо в раннем детском возрасте и вынудили сбежать из мира в собственное Я и создали психическую структуру, которая в дальнейшем делает человека неспособным пользоваться предлагаемыми миром возможностями получать удовольствие. Именно меланхолия, которую так любят привлекать для доказательства влечения к смерти, показывает со всей очевидностью, что склонность к самоубийству представляет собой грандиозную надстройку над фрустрированной и вследствие полного торможения генитальных функций фиксированной оральностью, затем – над особенно сильно выраженным, соответствующим этой ранней ступени и усиленным огромным застоем либидо деструктивным импульсом, который, будучи сдержанным и обращенным вспять, не может найти иного выхода, кроме саморазрушения. Стало быть, человек разрушает себя не потому, что принужден к этому биологически, не потому, что этого «хочет», а потому, что реальность вызвала внутреннее напряжение, которое стало невыносимым и может быть устранено только путем самоуничтожения.
