Я пришел к выводу, что быть женщиной физически гораздо сложнее, чем социально и психологически. Секс оказался большим разочарованием. У меня просто нет правильной оснастки, чтобы получать удовольствие от того, что меня трахают. Играть пассивную «женственную» роль в постели гораздо приятнее с агрессивной «мужественной» женщиной, чем с настоящим мужчиной. Если быть точным, помпа пениса в анусе — это как шило в заднице. Ощущение, как славный горячий член трудится у вас во рту, — без всякого сомнения, переживание, которое должен стремиться испытать каждый, но для меня это одно из второстепенных сексуальных удовольствий. Поток горячей спермы во рту весьма приятен, если человек хоть как-то гордится своей работой, но в лучшем случае это удовольствие скорее психологическое, а не физическое. Давиться пересоленным супом не совсем вписывается в мои представления о плотском блаженстве, но я признаю свою ограниченность.
Притягательность быть женщиной — по крайней мере, для меня — заключается в свежести переживания и в пассивности, я бы даже сказал, мазохистской пассивности. Есть что-то фундаментальное в желании быть под властью высшего существа — будь то мужчина или Жребий. Почтительная и пассивная реакция на мужчин никогда не была доминирующей в моей натуре, но случаи, когда Жребий приказывал мне играть женщину, обнаружили во мне скрытого раба.
И, безусловно, быть женщиной — абсолютно фундаментальное желание любого мужчины в нашем обществе. Обратное — верно для женщин. Человек создан, чтобы подражать, и каждый мужчина накопил в себе тысячи женских жестов, фраз, установок и поступков, которые страстно желают выразить себя, но скрываются во имя мужественности. Это трагическая потеря. Наверное, величайшая заслуга наших Дайс-Центров состоит в том, что они создают среду, которая поощряет выражение всех ролей; она поощряет бисексуальность. Было бы даже честнее сказать — полную сексуальность, если бы честность была среди наших добродетелей.
Мне случалось быть женщиной сотни раз, и я рекомендую испытать это всем остальным здоровым, энергичным американским мужчинам.
Учителя Жребия учат и молодых людей, и стариков. Было двое дайс-мастеров, и у каждого был чудо-ребенок. Один ребенок каждое утро ходил в магазин купить жвачку и часто встречал другого ребенка, идущего туда же.
— Куда ты идешь? — однажды спросил первый.
— Я иду, куда указывает Жребий, — ответил другой.
Ответ поставил первого ребенка в тупик, и он немедленно отправился за помощью к своему мастеру.
— Завтра утром, — сказал ему Джейк Экштейн, — когда встретишь этого умника, задай ему тот же вопрос. Он даст тебе тот же ответ, а ты спроси его: «Предположим, что у тебя нет игральных кубиков, тогда как ты узнаешь, куда идти?» И ты его сделал.
На следующее утро дети снова встретились.
— Куда ты идешь? — спросил первый ребенок.
— Я иду, куда дует ветер, — ответил другой.
Этот ответ тоже поставил мальчика в тупик, и он поспешил к своему дайс-мастеру.
— Спроси его завтра, куда он идет, если ветра нет. И ты его сделал.
На следующий день дети встретились в третий раз.
— Куда ты идешь? — спросил первый ребенок.
— Я иду в магазин купить жвачку, — ответил другой.
Из «Книги Жребия»
— Папа? Почему я должна каждый день чистить зубы? — спросила маленькая девочка.
— Попробуй-ка вот этот новый тюбик, который я тебе принес, Сюзи, и ты больше никогда не будешь задавать этот вопрос.
[Длинный тюбик зубной пасты «Блеск» крупным планом.]
Но мне пришлось отвести взгляд, потому что Джина стояла на коленях на полу, руки ее были связаны за спиной лифчиком, а Остерфлад, со спущенными брюками и трусами, но по-прежнему в белой рубашке, галстуке и пиджаке, тыкал своим эрегированным розовым орудием в ее рот, понося ее при каждом толчке. Мне казалось, что я смотрю замедленное кино про какой-то гигантский поршень за работой, но некий изъян в механизме приводил к тому, что член далеко не всегда попадал в широко открытый рот, который подставляла Джина, большеглазая и безразличная. Остерфладов меч отмщения женской расе то и дело соскальзывал по ее щеке или шее или тыкался ей в глаз. Всякий раз, когда она, казалось, набирала полный рот (тогда она закрывала глаза), Остерфлад в бешенстве отступал и отталкивал ее, проклиная с удвоенной силой. Непонятно было, когда он ее больше ненавидел: когда она всасывала его или когда он терял контакт и болезненно отскакивал от ее лба. В обоих случаях он был похож на режиссера, разъяренного тем, что она, актриса, неверно произносила свои реплики.
— Агр-р-р-р! Как я тебя ненавижу, — завопил он, пошатнулся и рухнул на диван рядом со мной. Я улыбнулся ему.
Он с трудом привел себя в сидячее положение.
— Раздень меня, мерзкая грязная дырка, — громко сказал он.
Прелестная, перепуганная крестьянская девушка присоединилась к важному американцу номер один и страстно умоляла его защитить ее урожай. Без каких-либо видимых усилий Джина освободила руки, бросила лифчик на ковер к юбке, свитеру, кофточке и трубке и подошла к дивану раздеть Остерфлада.
— Принеси мне выпить, — крикнул он непонятно кому, пока Джина пыталась стянуть с него брюки, не снимая ботинок. Она поднялась и сказала:
— Конечно, милый. Хочешь ЛСД?
— Я жопу твою хочу, яма выгребная! — закричал он ей вслед.
— Это на благо твоей страны, — сказал решительный голос из телевизора.
В эту минуту Остерфладов меч плавился в дугу, но мой нет. Мое тело повсеместно и радостно трепетало, и мне пришлось поправить свой 38-й и мою другую пушку (полуавтоматическую), чтобы продолжить радостный и повсеместный трепет. Я не понимал, как Остерфлад мог не касаться руками этой груди и этих ягодиц, и меня глубоко возмущали все его разговоры и его гнусная цель.
Он проглотил напиток, который она ему принесла, а она тем временем медленно развязала шнурки на его ботинках и сняла их с него, а цээрушник вел трактор, а потом, стоя перед ним на коленях, она сняла с него галстук, расстегнула одну за другой пуговицы его рубашки, и — всё как в замедленном кино, которое я смотрел будто подлинную хронику Второго пришествия — ей как раз удалось стянуть рукав рубашки с его левой руки (я услышал, что крестьяне теперь радуются, глянул и мельком увидел частокол белозубых улыбок), когда огромные, мускулистые руки Остерфлада поднялись, сомкнулись вокруг нее, его лицо с силой врезалось в ее лицо, и его рот впился в ее рот.
Джина резко застонала; судя по тому, как она изогнулась, он каким-то образом сделал ей больно.
— Ублюдок! — пронзительно заорала она, когда высвободила рот. Она ударила его ладонью изо всей силы, насколько это было возможно с близкой позиции, он осклабился и вогнал зубы в ее плечо. Она вцепилась ногтями ему в спину, и он с чудовищным грохотом повалил ее спиной на ковер. Когда он приподнялся, чтобы ввести свое орудие в мерзкую выгребную яму, она успела несколько раз ударить его по лицу, а потом он вошел и заработал.
Особо смотреть было не на что: пока Остерфлад распахивал богатую почву Джины, его большие ягодицы двигались вверх и вниз с амплитудой в несколько дюймов, а ее растопыренные пальцы лежали на его спине, время от времени меняя положение, будто она играла аккорды. Джина застонала, когда Остерфлад внезапно поднялся на колени, резко перевернул ее на живот, как фермер мешок пшеницы, и завозился со своим орудием, чтобы снова сразиться с врагом в другой пещере. Когда он вонзился в нее и упал сверху, Джина издала ужасный вопль. Он так идеально соответствовал выстрелам с экрана, что я тотчас оглянулся и увидел красивую, испуганную крестьянскую девушку в разорванной кофточке, схватившую за руку важного американца номер один, а крестьянские шпионы выбежали из-за курятника.
Джина дралась правой рукой, пытаясь подняться и сбросить Остерфлада с себя, но он преодолевал сопротивление, одной рукой схватив ее за волосы, а другой удерживая ее правую руку. Похоже, его роль профессионального борца не пропадала даром.
— Сука-сука-сука, — задыхался он, а американец тащил красивую крестьянскую девушку через кукурузное поле, и пули дробили зерна, Остерфлад колотил голову Джины о ковер, а американец кинул гранату и — бум! — крестьяне-китайцы рассыпались по кукурузному полю, как удобрение, а Остерфлад зашипел «Умри-умри-умри-сука-сука», с неистовой силой пронзил ее анус — и они оба закричали.
Комнату заполнила неземная тишина. Красивая крестьянская девушка переводила испуганный взгляд с разорванного на куски крестьянина на важного американца.
— Боже мой, — сказала она.
