Все последние годы было так до тоски понятно, что будет дальше. Очевидно как дважды два. Не только в связи с Крымом — гораздо раньше. 24 сентября 2011, вечером после того, как нам с наглой ухмылкой заявили, что «они давно решили, чем будут заниматься», я написала о том, что история лавочки под названием «Российское государство» подходит к концу и что в самом финале все по традиции подпалят, чтобы скрыть недостачу.
И много всего такого писали, и не только я. Целая армия сетевых Кассандр.
Но сейчас время предостережений и предсказаний, время, когда любому, кто не принял дозу имперского величия, было абсолютно ясно, что будет дальше, — прошло. Все, что просчитывалось, уже произошло или начало происходить, область очевидного и неизбежного заканчивается.
Дальнейшее будет, зависеть, с одной стороны, от степени невменяемости конкретной кучки людей, которые и так никогда большого ума не были, а сейчас еще и в панике. Например, последнее катастрофическое падение рубля — ну, что должно быть в голове, чтобы в такой момент продемонстрировать принципы работы феодальной экономики во всей красе и подкинуть бабла другану. Даже если тот и не понес его буквально на валютный рынок, как божится, — сигнал был понят однозначно. Экономика, работающая по принципу «Друзьям все, остальным закон», зависящая от прихотей одного человека, никому не может внушить доверие, она обречена падать и дальше. Таких фортелей мы можем увидеть еще сколько угодно, и предугадать их никакому ясновидящему не под силу.
С другой стороны, про общую логику происходящего тоже гадать нет смысла: лавочка таки проворовалась и закрывается. Акела промахнулся, а потом еще раз промахнулся, и еще пару раз на бис, и даже если он сейчас завернет Крым в праздничную бумагу со снежинками и пойдет тихонько в новогоднюю ночь класть Украине под елку, это уже ничего не изменит. Сто раз солгав — кто тебе поверит.
Это самое «потом» будет зависеть в первую очередь от выбора российского общества. Выбор — не про национализм/либерализм, не про левое/правое, это все детали — про готовность взять на себя ответственность за свое прошлое, настоящее и будущее.
Общество может продолжать талдычить про «Омерику, которая вот это вот все» и про «это хитрый план, на самом деле мы выиграли». Может просто ныть и скулить, подсчитывая убытки и не делая выводов. Может по-прежнему внушать себе, что от нас ничего не зависит, это все «они там». Но засада в том, что исправить что-то можно, только если это зависит от тебя. Если я могу сказать: «я был неправ», или хотя бы: «меня обманывали, а я поверил», появляется шанс с этим что-то сделать.
Я часто работаю с родителями, которые бьют детей, не хотели бы, но срываются или не знают, как еще с ними можно обходиться. И в таких случаях у меня есть одно очень жесткое условие: никаких «меня довели», «ему по попе прилетело», никаких этих отвратительных шуточек про «сеанс массажа ягодиц». Я ничего не могу поделать с теми, кто «довел». Я не могу работать с тем, что неизвестно откуда само прилетело. Я не буду сочувствовать и помогать тому, кто шутит не про свою, а про чужую боль. Вот когда человек скажет вслух: «Я бью своего ребенка и хочу это изменить», тогда все мое сочувствие, вся моя поддержка, вся моя помощь — его. Тогда можно начинать работу.
Вот сейчас такой момент. Либо будет подумано и произнесено «Это все мы сделали», и тогда многое можно исправить. Ну, а нет, значит, нет.
Что решит российское общество? Да кто ж его знает. На то и свобода воли, что ее не просчитаешь. Кризис каждому дает шанс измениться. Всего лишь шанс.
14:10, 22.12.2014
Недавно удалось на две недели сбежать от московских холода и темноты на берег Средиземного моря, в испанскую дачную местность. Место не пафосное, из разряда «эконом». Сама Испания тоже в шоколаде не купается — до 25 % безработица доходит. Где-то грязновато, где-то непонятно зачем огорожены большие территории, на месте парка — невзрачный пустырь, как ходят автобусы — вообще невозможно разобраться, в магазине, бывает, не дозовешься персонала. То есть это не то чтобы какой-то особо процветающий и сытый Запад с мытыми мылом тротуарами и идеальным сервисом. На взгляд, уровень жизни примерно сопоставим с российским областным центром. Ну, был сопоставим до того, как рубль упал.
Но как-то сидя вечером на скамеечке у торгового центра и наблюдая за туда-сюда прогуливающими посетителями, я вдруг осознала, что за две недели здесь не видела ни одного акта агрессии в общении между людьми. На улицах, в кафе, магазинах — нигде. Разные бывали ситуации, возникали недоразумения, у нас глючили карточки, а наличных с собой не было, мы шли не туда и платили не за то — но ни разу это ни привело даже к намеку на конфликт. Вокруг люди делали покупки, что-то обсуждали, их дети носились по рядам магазинов, прятались за висящей одеждой и лежали в проходах — но не было ни окриков, ни тем более шлепков. Ни разу ни в одном магазине или кафе мы не слышали, чтобы между собой ругались сотрудники или официанты, хотя при нас и посуду роняли, и товар не могли найти, и кто-то что-то путал и кто-то кому-то мешал. Проходя мимо стройки, мы слышали, как перекрикиваются рабочие — не знаю, может, это, конечно, был испанский мат, но звучало оно весело и беззлобно.
В какой-то момент меня накрыло осознание, что отдыхаешь-то тут именно поэтому. Море, солнышко, апельсиновые деревья — это прекрасно, но нервы отдыхают прежде всего от отсутствия разлитой в воздухе агрессии. Вокруг гуляли испанские, английские, немецкие, китайские, марроканские семьи, некоторые были довольно громкоголосы, но агрессии в голосах и жестах — не было. И русские, кстати, тоже гуляли, и тоже не ругались.
Вернувшись на родину, я сходила за продуктами в нашу ближнюю «Пятерочку». Пробыла там минут 15. За это время какой-то мужик наорал на кассира за то, что у нее не оказалось разменных денег. Супружеская пара, лет 30, выбирающая колбасу, обменялась репликами типа: «Ты что, дура? Я же говорил, что эту дрянь не надо брать! — Да ты задолбал уже, сам бери чего хочешь!». Расставлявшие товар женщины-сотрудницы громко обсуждали свои претензии к отсутствовавшей коллеге, которая «обнаглела». Бабушка рявкнула на внука, потянувшегося за шоколадкой, а когда он не послушался, ударила его по руке.
Ни один из них не выглядел как человек, как-то уж особо вышедший из себя, переживающий серьезный конфликт. Нет, этот обмен актами общения был обычным, рутинным. Они просто разговаривали. И только я со своим гиперчувствительным в силу профессии восприятием чужих эмоций и интонаций, да еще после Испании, потом с полчаса чувствовала себя больной после простого похода в магазин.
Про разлитую агрессию, характерную для российского общества, мне уже приходилось писать и говорить, и самым для меня поразительным в ней остается именно ее «нормативность», обыденность для большинства сограждан. Моя темпераментная соседка сверху частенько в процессе семейного общения кричит мужу, легко проникая визгливым голосом через бетонные перекрытия нашей московской многоэтажки: «Я, кажется, с тобой спокойно разговариваю!». Он басит в ответ длинное и непечатное. Они живут вместе уже много лет и, думаю, не считают свой брак каким-то особо неудачным.
Однажды, возвращаясь из какой-то командировки на скоростном поезде, я смотрела на экран монитора, на котором крутили культовый фильм «Любовь и голуби». Про жизнь народную как она есть, во всяком случае, в представлении авторов. Фильм шел без звука, только картинка. Я смотрела и понимала, что вижу глубоко патологические отношения с огромным количеством актов агрессии на единицу времени. На экране все время кто-то впадал в истерику, на кого-то орал, кому-то угрожал, кого-то пытался ударить, что-то демонстративно бросить на пол, мимика героев выражала всю палитру агрессивных эмоций, от гнева до презрения. При этом имелось в виду, что это вроде как семья и все друг друга любят и боятся потерять. И сами-то люди незлые и душевные. Просто живут так. Спокойно разговаривают.
В любом коллективе в любом городе по любой теме, если на время пустить процесс на самотек, через 15 минут обнаруживаешь группу, ругающую детей, учителей, «плохих» родителей, начальство, власти, Америку. Ругать кого-то — это вообще универсальный способ завязать и поддержать разговор — в вагоне поезда, в очереди.
В медийном пространстве вообще — гаси свет. Абсолютно любая новость вызывает шквал агрессии, причем с любого конца политического и идеологического спектра. Просто одни клеймят старушку, не заплатившую за масло, другие требуют сурового наказания задержавших ее охранников, третьи проклинают владельца сети и с ним заодно всех «зажравшихся», четвертые кроют Обаму за санкции, пятые Путина за экономический кризис. Коммуникативная цель четырех из пяти высказываний — агрессия. Назвать виновного. Обозвать пообидней. Высказать угрозу. Предложить кару.
