— Спектакли — это прекрасно, это ваша деятельность, а в личном плане есть какие-то переживания. Есть личные проблемы?
— У меня на самом деле… (Вероятнее мой пациент проговорил внутрь себя “есть проблемы”. В дальнейшем будем называть это опущением. Эти опущения у пациента будут подсознательно возникать в течении всего сеанса. Порой они будут появляться не потому, что пациент будет чего-то утаивать, а потому, что это настолько само собой понятно, что этого, почему-то, согласно моему пациенту, уже можно не произносить. Пациент как бы это говорит про себя, но кому? С кем он в диалоге? Это будет придавать особую мелодику безусловно талантливой речи моего пациента.) — Примечания Рамиля Гарифуллина по ходу сеанса.
Я понимаю, о чём вы спрашиваете. Меня единственное, что по настоящему тревожит, это, конечно, здоровье моих родителей… Они у меня учёные и они до сих пор, вы представьте себе… (Опущение слова “работают”), они учёные-физики, они работали на космос, такие секретные немножко вещи, это внутренняя обшивка несгораемых кораблей из полиуретана и т. п. всё сгорит к чёртовой матери, а обшивка останется… (На лице пациента выражение“ А моих родителей уже не будет.” У моего пациента есть чувство тревоги за здоровье своих родителей.)
— Мы все мысленно проигрываем себе, что наши близкие и мы сами не вечны…
— Нет… я в этом смысле более оптимистичен, я очень привык их видеть энергичными с детства. Поэтому я считаю, что это правильно, чтобы они были активными настолько, насколько они могут, потому, что внутренний тонус, гармония внутреннего и внешнего, чтобы они были востребованы — это самое ценное в жизни… поверьте…
— Благодаря чему родители сформировали вас, как нечто, чем вы сейчас являетесь? — У меня ситуация исключительная потому, что я воспитывался в такой атмосфере, что мне было разрешено всё. Мои родители, я не знаю, были продвинуты настолько, что были в контексте американских исследований. Мне было настолько разрешено всё, что меня рано научили читать. Я помню, что в лет восемь, я в первый раз прочитал скажем Мопассана, детской ручкой я с книжной полки снял Мопассана и прочитал. Кстати, потом я его поставил, мне было уже за тридцать… с Сашей Домогаровым и Тереховой, но я помню детское ощущение, я тогда конечно ничего не понимал в смысле эротических всяких вещей, но мне было интересно, что какой-то дядька так замечательно движется наверх по карьере, вот это я понял, что он очень такой, в этом смысле упёртый… да… это остаётся… я помню запах книг, особенно старинных с гравюрами, особенно пергамент на бумаге, это всё осталось…Вы помните в “Зеркале” Тарковского мальчик да… семена падают на книжки, он листает тоже старые книжки, гравюры… вот это моё детство потому, что я настолько увлёкся как бы тем, что они мне вручили… и читал много..
— Вот эта призма прошлого на вас одета. Очки ваши имеют цвет, который сформировался в том возрасте… Вот эти очки … они какого-то цвета… и кто этот пигмент “воткнул” в стёкла этих психологических очков прошлого, через которое вы видите мир.
(Смеётся)
— Вы знаете это дымчатые очки… это хамелеоны, там есть диоптрии, но эти хамелеоны действительно для меня, это как будто профессиональная вещь, они снимают скажем напряжение глаз, когда это софит, свет рампы, когда я репетирую и т. д. они становятся как бы темнее. На солнечном они как бы меняются. Когда я в этих очках на тусовке….. когда я на тусовке они меняют свет в зависимости от освещения…очень удобно…
— Очки эти были одеты мамой и папой и близкими людьми прошлого… — Психоанализ есть психоанализ, но тут всегда ещё важна доля философии. Я поражался, как маленькому человеку, мои родители… маленькому да… не боялись говорить серьёзные вещи потому, что все мы сталкиваемся со знанием того, что все мы конечны. Смерть — это всегда для ребёнка потрясение. Помню, что я рыдал всю ночь потому, что я вдруг осознал прочитав очередной роман… Рыдал о том, что тот кто это всё замечательно написал, что его уже давно нет в живых… Я помню как мне мама гладила по голове и говорила: “Понимаешь Андрюш, здесь есть ещё другая вещь, вот видишь, он же остался в буквочках, он остался на этом листочке то есть он не конечен, что мы не конечны в духовном смысле, мама мне внушила — это было толчком моего творчества и искусства.
— Вы вошли в искусство как некий способ создания бессмертия, как способ оставить свой след… эссенцию…
— Совершенно верно..
(Мы можем оставлять свой след только на уровне эссенции, то есть в мире неких универсальных знаков, которые являются неким домом для всего человечества, то есть духом, условием единения всех. В этот дом мы приходим, пользуемся им и выходим из него после смерти, но оставив в нём свой след. Но есть ещё экзистенция, в нас есть нечто наше уникальное, нечто что ощущаем только мы и это нечто уходит после нашей смерти.)
— Но ведь есть ещё экзистенция?
— Нет… я думаю в моих спектаклях есть доля экзистенции. Потому, что меня всегда интересовал прежде всего поток сознания героя (который есть поток сознания моего пациента). Если вы обратили внимание, я ставлю таких авторов, как Камю, Сартра, которые пишут о том, что нормальному человеку в голову не приходит. А зрители, которые приходят на меня, например на “Калигуллу” они например знают, что был такой-то тиран, а я их заставляю как бы действительно размышлять, ну в финале они уходят перевёрнутыми почему, потому, что я их закодировал в другую сторону, они шли на скандал, а ушли как бы более серьёзными почему, потому, что за это время, они всё равно как не крутите, они как бы окунулись в эту проблему, в проблему отношений с вечностью. Когда зритель идёт и всегда покупается на яркую обёртку, на скандал, на шум Житинкина. Он вроде как бы идёт покупает билет и он как бы заложник ситуации. Ничего не стоит встать и уйти потому, что время — деньги.
— В режиссуре трудно узреть где же сам Житинкин Андрей Альбертович? Потому, что там прекрасные сами по себе актёры и сценарии… Научите читаталя-зрителя увидеть, где заложен сам Житинкин. Где же ваша личность растворена в ваших спектаклях?
— Да….да… я то вообще-то обычно шифруюсь потому, что любой режиссёр имеет свой код и он его никогда не раскроет потому, что ну… с одной стороны его уведут, я уж не говорю о том, что у меня уводят все спектакли, часто вижу какие-то повторы эпигонов провинции, ну это ладно… я не сужусь… вы замечательно говорите, вот есть код, в моих спектаклях очень много моих снов. Зритель, который понимает, что вдруг обрывается самый энергетический кусок и начинается необычное, абсолютно метафорическое по свету, по звуку картинка, изменяется ритм спектакля и вроде бы идёт параллельный сюжет и даже странно герой почему-то вдруг… почему-то вдруг нелогично себя ведёт, выходит в какой-то синий свет и что-то делает совершенно странное…потом он даже не помнит всё, что с ним было… Я вставляю это иногда даже поперёк сюжета. Самое поразительное, ну ладно там авторов, которых уже нет, но когда я сделал авторов, которые есть, скажем я ставил Юрия Полякова и Эдварда Радзинского… вдруг я увидел как они здесь загорались… говоря “Ой слушай какое здесь поэтическое место”, но они не понимают, что я здесь вставил свой сон, которого нет в тексте, я делаю как бы параллельную историю
— Расскажите какие-нибудь сны свои…
— Нет…ну давайте как бы страхи режиссёра… это тоже важно… актёрам всегда снится, что они забывают текст, а у режиссёров другое более страшный как бы сон… конечно у меня очень часто… бывает там три премьеры… я просыпаюсь в холодном поту потому, что снится, что представьте себе, что идёт премьера и нет в зале зрителей и я один единственный смотрю спектакль и никто не пришёл…
— Это не интересно… Это всего лишь сон о вашем профессинальном страхе…
— Да … вы правы… но к счастью жизнь опровергает, что я частенько на премьерах стою потому, что нет мест, мне наступают на ноги в темноте… мест свободных нет… когда мне отдавливают ноги…
— Расскажите какой-нибудь сон поабсурднее…
— У меня иногда бывают такие вещи… я вижу сон как играют в футбол головами… то есть это не мячи… это головы ушедших людей, причём я думал сначала…
— По-видимому, этот сон вызывает в вас не страшные и кровожадные чувства?
— Нет… нет… это не страшный и не кровожадный сон… потому, что они-то живые эти бегуны… они радуются как бы восторгу трибуны… я думаю боже мой… вот этого человека уже нет… этот умер… этот умер… причём это не мои близкие друзья потому, что я бы нервничал бы больше, а это как бы ну там… известные актёры… ещё кто-то…
