другие языки доставит, видимо, некоторые трудности. Если же я попытаюсь определить это понятие, то моя дефиниция, вероятно, покажется неумелой. Тем не менее полагаю, что мировоззрение – это интеллектуальная конструкция, единообразно решающая проблемы нашего бытия на основе одного, наиболее общего предположения и сообразно ему в нем ни один вопрос не остается нерешенным, а все, что нас интересует, занимает свое конкретное место. Легко понять, что обладание им является одним из важнейших пожеланий людей. Доверившись ему, они могут чувствовать себя увереннее в жизни, знать, к чему следует стремиться, как целесообразнее всего распределить свои эмоции и интересы.
Если в этом и заключена особенность мировоззрения, то психоанализу легко ответить на вопрос об отношении к нему. Будучи специализированной наукой, ветвью психологии – глубинной психологией или психологией бессознательного, – он полностью лишен возможности формировать собственное мировоззрение, и ему приходится заимствовать мировоззрение у науки. Однако последнее заметно отличается от нашего определения. Правда, единообразное объяснение мира предполагается и им, но только в виде цели, осуществление которой предстоит в будущем. Обычно же его отличают отрицательные свойства, ограниченность познанного в данный момент и решительное отвержение конкретных, неприемлемых для него элементов. Оно утверждает: нет никаких других источников познания мира, кроме интеллектуальной обработки тщательно проверенных наблюдений, то есть того, что называют исследованием. Наряду с ним не существует никаких знаний на основе откровения, интуиции или прорицания. Похоже, в недавно закончившиеся столетия такое понимание стало почти общепризнанным. Наш же век оставляет за собой право заносчиво возразить: подобное мировоззрение столь же бедно содержанием, сколь и утешением, поскольку игнорирует запросы человеческого духа и потребности человеческой души.
Это возражение без особых усилий удается успешно отвергнуть. Оно совершенно голословно, поскольку дух и душа человека суть абсолютно такие же объекты научного исследования, как и другие сторонние человеку предметы. В данном случае у психоанализа особые права замолвить словечко в пользу научного мировоззрения, потому что его не упрекнешь в пренебрежении ролью духовности в картине мира в целом. Его вклад в науку заключается именно в распространении научного исследования на область психики. Без такой психологии наука была бы, разумеется, далеко не полной. Однако, если включить в нее изучение интеллектуальных и эмоциональных функций человека (да и животных), обнаруживается, что в ориентации науки в целом ничего не меняется, не появляется никаких новых источников знания или методов познания. Интуиция и прозрение стали бы таковыми, существуй они, но их преспокойно можно считать иллюзиями, осуществлением насущных желаний. Нетрудно также понять, что требования последних к мировоззрению сугубо эмоциональные. Наука, сознавая, что психика такие запросы выдвигает, настроена выяснять их источники, но у нее нет ни малейшего основания признавать их обоснованными. Напротив, она считает себя призванной тщательно отделять от знания все, что является иллюзией, результатом такого эмоционального требования.
Это вовсе не означает, что эти желания с пренебрежением отставляются в сторону или их роль в человеческой жизни недооценивается. Нужно быть готовыми проследить, как их удовлетворение было обеспечено в произведениях искусства, в религиозных и философских системах, однако при этом следует отметить, что было бы нежелательно и крайне нецелесообразно переносить требования этих желаний в сферу познания, потому что тем самым открывается дорога, ведущая в царство психозов, будь то психозы индивидуальные или массовые, и драгоценной энергии лишаются устремления, направленные на реальность ради удовлетворения, насколько возможно, с ее помощью желаний и потребностей людей.
Тут, согласно научной точке зрения, непременно следует использовать критическую способность ума и продвигаться дальше с помощью неприятия и отвержения чего-то. Вряд ли правомерно утверждать, что наука является одной областью духовной деятельности людей, а религия и философия – это другие, по крайней мере, равноценные ей области, и что первая не должна вторгаться в сферу двух последних. У всех трех одинаковые претензии на истину, и каждый человек волен выбирать, откуда ему черпать свои убеждения и кого из них он удостоит своим доверием. Такая позиция признается особенно благородной, терпимой, широкой и свободной от мелочных придирок. К сожалению, она не отличается прочностью, в ней мы найдем частицы вредных свойств совершенно ненаучного мировоззрения, и в этом она практически сходна с ними. В таком случае оказывается, что истина не может быть терпимой, что она не допускает компромиссов и оговорок, что научный подход рассматривает все области человеческой деятельности как свои владения и должен быть непреклонно критичным, если какая-то из сторон захочет прихватить часть их себе.
Из трех сил, способных оспорить основы и территорию науки, только религия является серьезным противником. Искусство же почти всегда безобидно и полезно, оно и не хочет быть чем-то иным, кроме иллюзии. За исключением немногочисленных персон, которые, как говорится, помешаны на нем, оно не отваживается ни на какие захваты в царстве реальности. Философия же не противоположна науке, она и сама воспринимает себя как некую часть науки, действует частично теми же методами, однако отдаляется от нее, поскольку прочно придерживается иллюзии, что в состоянии предоставить полную и взаимосвязанную картину мира, которой приходится все же терпеть крах при каждом новом прогрессе наших знаний. Методологически ее заблуждение состоит в переоценке познавательной ценности наших логических операций и в признании, кроме того, других – например, интуиции, источников знания. И довольно часто считают, что ирония поэта (Г. Гейне) не лишена оснований, когда он говорит о философе:
Ночным колпаком и клоками шлафрокаПытается дырки заткнуть в мирозданьи.
Однако философия не оказывает непосредственного влияния на громадную массу людей, она представляет интерес только для немногочисленной, узкой верхушки интеллектуалов, всем остальным она вряд ли доступна. Религия же, напротив, обладает невероятной силой, распоряжающейся самыми мощными эмоциями человека. Ведь известно, что когда-то раньше она включала в себя все, что в качестве духовности играло хоть какую-то роль в деятельности людей, что она занимала место науки, когда та едва ли существовала, и создала мировоззрение несравненной последовательности и законченности, которое, пусть и неустойчиво, продолжает существовать и поныне.
Если кто-то намерен воздать должное грандиозной сути религии, то ему следует сосредоточиться на том, что та пытается сделать для людей. Она проясняет им происхождение и возникновение мира, обещает им защиту и в конечном счете счастье при всех превратностях жизни, направляет их умонастроения и действия с помощью предписаний, которые отстаивает мощью всего своего авторитета. Соответственно, религия выполняет три функции. Во-первых, удовлетворяет человеческую любознательность, делая то же самое, что своими средствами пытается осуществить наука, и в этом соперничает с ней. Второй своей функцией она обязана, вероятно, большей частью своего влияния. Когда она уменьшает страх людей перед опасностями и передрягами жизни, сулит им положительный исход, утешает их в случае несчастья,
