Таким образом, относительно Авидьи можно сформулировать возражение, что Абсолютное Знание не может одновременно не знать, не может вообразить как реальную ту вещь, что нереальна; ибо такого рода воображение включает элемент самообмана, а самообман для Абсолюта невозможен. Но в том-то и вопрос, на самом ли деле таков закон сознания – что ни в каком смысле вещи не могут быть одновременно реальными и нереальными, что вам ни в коем случае не удастся представить вещи реальными, про которые вы одновременно прекрасно знаете, что они нереальны? Возражающие со стороны дуалистов могут настаивать, что такая невозможность представляет собой закон сознания. Ведантист немедленно возражает: это не так, ваше утверждение опровергается множеством примеров; оно противоречит Всеобщему опыту. Совершеннейшие и откровенные нереальности могут быть воображены и настойчиво воображаются реальными, видятся в качестве реальностей, ощущаются как реальности, мыслятся как реальности, при том что ум ни на мгновение не признает, что они в действительности являются реальными. Через мгновение мы понимаем, что мираж в пустыне нереален, но мы продолжаем его видеть и иметь его образ как реальный, восхищаться красотой зелени деревьев и страстно желать восхитительной сверкающей прохлады его вод. Мы видим сны, и сны не являются реальностью, и однако по крайней мере некоторые из них не являются абсолютно нереальными, ибо они создают образы – и порой довольно точные – событий, которые произошли, происходят или произойдут в будущем. Мы видим, как фокусник подбрасывает в воздух веревку, взбирается по ней, убивает мальчика, который поднялся раньше него, и сбрасывает вниз, на землю, по кусочкам его кровоточащие члены; всякая подробность, всякое обстоятельство нереального события представляются столь же реальными, как если бы они происходили в действительности; пока представление продолжается, мы не воспринимаем его как нереальное, да и не можем воспринять его так; зрительное впечатление столь отчетливо и непротиворечиво, чувства, которые вызываются в нас, столь живы, и тем не менее мы все время прекрасно осознаем, что ничего подобного не происходит. Примеры такого рода трудно перечислить.
Речь, правда, шла о вещах далеких от нас, с которыми мы непосредственно не соприкасаемся, и в случае некоторых из них доказательство может быть сочтено недостаточно весомым. Обратимся к нашей повседневной жизни. Мы видим камень, отмечая такие его свойства, как прочность и неподвижность, и никакими силами нас нельзя заставить вообразить его иначе, как прочным и неподвижным; мы правы, ибо оба эти качества ему присущи; тем не менее мы знаем, что его твердость и неподвижность нереальны, что он представляет собой мир мириад атомов, весьма активно движущихся на расстоянии друг от друга, – и таким бы он представился зрению, способному к восприятию бесконечно малого. Далее, в реальности чего я не сомневаюсь, так это в том, что, когда я стою, мое тело занимает вертикальное положение, как бы там ни ощущали себя жители противоположного полушария, а также в том, что по земле я во всех направлениях двигаюсь по горизонтали; но увы! Я знаю, что в действительности мое тело часто располагается не вертикально, а скорее горизонтально и часто движется по земле вертикально вверх и вниз, напоминая муху на стене. Я знаю это совершенно точно, но если бы вздумал постоянно рисовать в своем воображении эту известную мне картину, то меня следовало бы поместить в обитую войлоком палату психиатрической лечебницы. Исключительно своеобразным и замечательным законом нашего сознания как раз и является способность одновременно нести в себе два противоречащих друг другу представления, причем по силе одно другому не уступающих. Мы признаем сведения, которыми снабжает нас наука, но в своих поступках неизменно руководствуемся образами, создаваемыми Неведением. Я знаю, что Солнце не поднимается и не опускается, что оно не обращается вокруг Земли, не плывет по небесам, отмечая по своему ходу время суток, однако в своей повседневной жизни я действую исходя именно из предположения, что этот нереальный процесс имеет место в реальности. Я ежечасно, ежеминутно его воспринимаю, воображаю реальным и иной раз даже сверяю по нему каждый свой шаг. В случае движения Солнца, как и во многих других случаях, наука и Неведение пришли к рабочему компромиссу. Для меня как свободной Воли к жизни, меня, который силой имеющегося во мне утонченно-интеллектуального начала может скитаться в Вечности и помещать себя как зрителя в центр солнца или даже за пределы материальной Вселенной, чтобы удобнее было наблюдать за ее движением, явление вращения Земли вокруг Солнца – реальность, и даже Неведение согласно на то, чтобы я, имея дело с чисто интеллектуальной работой, исходил из этого общепризнанного факта; но для меня как ограниченного тела, не способного покинуть Землю и отданного в повседневной жизни на попечение органов чувств, явление вращения Солнца вокруг Земли также есть реальность, и было бы невыносимым неудобством пытаться перевести мое интеллектуальное знание в образы, заполняющие мое обыденное воображение; земля, мое надежное пристанище, оказалась бы выбита у меня из-под ног, а в моем восприятии окружающей жизни воцарился бы хаос; поэтому даже наука соглашается, чтобы в материальной жизни, свойственной земному существованию, я в качестве общепризнанного факта руководствовался свидетельствами органов чувств. Эта двойственность точки зрения дает нам некоторую возможность увидеть, как сквозь темное стекло, образ того, как Абсолют по собственной воле ограничивает себя условиями феноменального мира; прекрасно зная, что существует, он вместе с тем предпочитает представить то, что не существует, и, обладая беспредельным Ведением, оставляет при этом место для самоограничивающего Неведения. Нет надобности разрабатывать дальше эту тему или окидывать взглядом всю науку в поисках примеров; в свете современного знания возражение против сосуществования Видьи и Авидьи оказывается несостоятельным; это неизменный факт, наблюдающийся в ежедневной деятельности сознания.
Может последовать возражение: да, но все это говорит о том, что в случае Абсолюта сказанное – не более чем возможность. Ситуация, которая соответствует действительности, когда мы обращаемся к феноменальному существованию, может оказаться недействительной там, где исчезают сами феномены. Однако при рассмотрении такой возможности Веданта получает основания предложить феномен Майи как единственное небезуспешное объяснение этого многообразного существования из числа всех, что были выдвинуты; во-первых, Майя на самом деле дает метафизическое объяснение существования, будучи одновременно повсеместно и научно отмечаемым фактом во всей Вселенной и фундаментальным образом присутствуя во всякой операции Сознания; во-вторых, поскольку она в самом деле как превосходит феномены, так и наполняет их, то у нее есть как абсолютное, так и обусловленное состояние, а соответственно, она не только возможна в Абсолюте, но и должна быть самим Абсолютом в проявлении; в-третьих, не может быть никакого другого объяснения, которое логически совмещало бы в себе как истину совершеннейшей трансцендентной Абсолютности Брахмана, так и осязаемую непреложность существования феноменальной Вселенной.[7] Нелогичные теории, которые расходятся с разумом, теории, которые, вместо того чтобы основываться на наблюдаемых законах, повисают в воздухе, могут быть приведены в изобилии. Майя же факт, а не теория; она – не просто продукт логики или умственных размышлений, но результат внимательного наблюдения, будучи вместе с тем неопровержимой с помощью логики и недосягаемой для умозрительных рассуждений.
Одно из наиболее примечательных проявлений Авидьи в человеческом сознании, по своей природе и законам действия представляющее близкий аналог своей прародительнице, – это способность порождать образы, которые могут либо раствориться впоследствии в произведшем их индивидуальном сознании, либо пережить его. Однажды в некой стране некто по имени Шекспир силой своей Авидьи, своей способности представлять то, чего не существует, создал новый мир. Этот мир в той же мере реален и нереален сегодня, как тогда, когда Шекспир его создал или, по более точному выражению Веданты, asṛjata, испустил его из каузального мира внутри него самого. Внутри того мира Яго реален для Отелло, Отелло – для Дездемоны, и все они реальны для любого сознания, которое на время способно абстрагироваться от этого мира, его самопроизвольно возникающей среды, и вступить в мир Шекспира. Мы воспринимаем их, наблюдаем за ними, узнаем о них все больше, видим их действия, слышим их речь, испытываем сострадание к их горестям и печалям; и даже когда мы возвращаемся в свой мир, они не всегда покидают нас, порой оставаясь с нами и влияя на наши поступки. Пока потрясающая сила воздействия поэтического творения на формирование истории и жизни в должной мере еще не оценена; ведь в конце концов именно Ахиллес, быстроногий сын Пелея, как громом, поразил Азию во главе своих легионов, протащил Батиса за своей колесницей, поверг в прах Иранца, – Ахиллес, сын Пелея, который никогда не существовал иначе, как в виде образа; более того, разве всеведущая наука не говорит нам, что никогда не жил даже его творец, что имя Гомера каким-то образом досталось нескольким не связанным между собой поэтам, обозначая их всех вместе взятых? Тем не менее эти образы, которые мы представляем в качестве реальных и подтверждаем их реальность своими словами, мыслями, чувствами и порой даже поступками, всегда были такой же фантазией, как сон, мираж, фокусник на веревке, и это нам прекрасно известно. Нет ни Отелло, ни Яго, ни Дездемоны, они просто вариации имен и форм – не Шекспира, но Шекспир им имманентен, и именно потому, что Шекспир им имманентен, они существуют до сих пор. Мы присуждаем звание великого поэта, Создателя или Творца, однако, именно тому, кто лучше остальных способен порождать этих детей иллюзии, эту странную гармоничную Майю, хотя другие, возможно, изящней связывают слова или более ловко нанизывают эпизоды. Параллель между такого рода работой воображения и творением феноменов, равно как между отношением автора к своим созданиям и Обусловленного Брахмана – к Его созданиям, поразительно близка, что не в меньшей степени справедливо и для отдельных черт, и для общего характера явления. Отметим, например, что, породив великое множество порочных и добродетельных, умных и глупых персонажей, наделив их «Я» и реальностью, их творец, тот, без кого они не могли бы существовать, остается свободным, непричастным к их преступлениям и добрым делам, не несет за них ответственности. Бог… Так что же из этого следует? Представляет ли собой данная аналогия нечто большее, чем поэтический образ, или же вся идея Брахмана и Майи сама не более чем поэтический образ? Возможно, но в таком случае она не большая нереальность и фантазия, чем сама Вселенная и ее движение; ибо их основа и действие тождественны.
